– Не спится вам?

– Услышали, что ты ходишь-бродишь, – в щели показалась целиком птичья голова. – Можно войти?

Мужчина кивнул.

Бочком, бочком парочка продвинулась внутрь.

– Комната воспоминаний? – поинтересовался Паблито, озираясь. Феликс не ответил.

Крыс пробежался между подставками, уселся напротив стены с картинами и поднял мордочку. На первом портрете на фоне роскошного интерьера были изображены в полный рост мужчина и женщина среднего возраста. Высокий, статный, чуть полноватый господин, одетый в черный камзол с белоснежным воротником жабо, одной рукой придерживал висящую на бедре шпагу, другой касался золоченой спинки кресла, в котором сидела дама в пышном платье персикового цвета. У мужчины были темные волосы, открывающие высокий лоб, бородка клинышком, острые скулы, ястребиный нос и строгие темно-синие глаза. У дамы была белоснежная кожа, изящная шея, легкий овал лица с тонкими чертами, высокая прическа из черных кудрей, увенчанная драгоценной диадемой, и бархатные оленьи глаза.

– Это дон Аласар Хуан де Ларио и донна Леонор Мария де ля Росса? – произнес крыс, зачарованно рассматривая превосходную работу испанского художника семнадцатого века.

– Не думал, что у тебя такая хорошая память на имена, – ответил Феликс. Он так и стоял посреди комнаты, безучастно глядя куда-то в пол.

– Не очень, но как звали твоих родителей, я запомнил. Они прекрасны. Наверняка были замечательными людьми.

– Они были благородными господами, – сухо ответил Феликс. И Дон Вито понял, что лучше поговорить о других портретах.

На второй картине были изображены две девушки лет семнадцати-девятнадцати, обе похожие на мать: такие же изящные шеи, тонкие лица, атласные черные волосы и оленьи глаза. В почти одинаковых белых платьях, они держали друг друга за руки, стоя у раскрытого окна, за которым открывался вид на каменный мост, реку и холмистый берег.

На полотне рядом были изображены трое: две девочки лет десяти и серьезный мальчик лет пяти-шести. Одетый в синюю рубашку и черные штаны, он сидел в центре, в кресле с бархатной красной спинкой. Непослушные черные кудри, прямой взгляд отцовских строгих глаз, – в его детском лице уже виднелся взрослый мужчина. Девочки в кружевных бледно-желтых платьях стояли по обе стороны кресла: одна с легкой улыбкой смотрела на художника, вторая ласково улыбалась мальчику.

На четвертом, последнем портрете был нарисован синеглазый юноша в военном мундире. Он держал в руках шпагу, стоя у каких-то темных каменных колонн. Во всей его статной фигуре, в позе читалось звенящее напряжение, но ангелоподобное светлое лицо в обрамлении черных кудрей было спокойным, даже холодным.

Дон Вито так залюбовался этими портретами, что обо всем забыл и вздрогнул, когда Феликс сошел, наконец, с места, направляясь к витрине с вином.

– Ракель и Леокадия обворожительны, – крыс сложил лапки на груди, словно собирался воздать молитву, – обворожительны!

Глядя на бутылки, мужчина произнес, не оборачиваясь:

– Думаю иногда, представляю, как бы им понравился мир спустя почти пятьсот лет? Какие бы вещи их веселили, пугали, вызывали недоумение? Что было бы, оставайся мы до сих пор вместе, как бы мы жили?

Паблито, сидящий на чеканной ножке одной из подставок, молча слушал разговор, поглядывая то на портреты, то на спину Феликса.

– А сам ты прекрасен небесно! – продолжал восхищаться Дон Вито, словно и не услышал сказанного. – Ах, какой красавец! Скажи, дорогой, а ты влюблялся? Трогали твое сердце пылающие юным румянцем девы?

– До того, как я стал вампиром, или после? – с холодком в голосе уточнил Феликс.

– И до, и после!

– Конечно, все было, – Феликс запустил пятерню в шевелюру. Высохшие без тщательного разглаживания волосы свились кудрями, обрамляя лицо, и падали черными волнами на плечи.

– И юношеская страсть, и зрелые романы, но до женитьбы дело не дошло – я был уверен, что не готов. И после обращения случалось. Встречались женщины блестящего ума и красоты. Но я никого не мог повести за собой, разрушить чужой мир, погубить души. Я устраивал жизнь этих женщин и оставлял их. Бывало, наблюдал, оберегал их тайно до старости, до смерти.

– Ах, дорогой… – крыс всплеснул лапками. – Как же тебя одиночество не раздавило?

– Оно и раздавило, – усмехнулся мужчина. – Но это только первые двести лет тяжело, потом внутри все словно замерзает, покрывается невидимым, но очень ощутимым ледяным панцирем, и можно жить почти без боли. Ладно, утро уже скоро наступит, надо все-таки поспать.

Феликс направился к двери, на ходу выключая свет. Зайдя в спальню, он лег на кровать, не снимая халата. Вскоре в тишине раздались цоканье птичьих когтей и неслышные простому человеческому уху шаги крысиных лапок. Дон Вито забрался по простыне на постель и свернулся калачиком у его бедра. Ворон хлопнул крыльями и устроился в ногах.

Мужчина закрыл глаза и провалился в сон.

К агентству «ЭФ» Феликс приехал за полчаса до открытия. Никого из сотрудников еще не наблюдалось. В особняк он заходить не стал, оставил машину у ограды и прошелся пешком к ломбарду. Тихое теплое утро играло лучами в позолоченных деревьях, синее чистое небо стояло над городом, как глянцевый шатер. Во дворах и переулках еще пряталась сумеречная прохлада, и Феликс не отказал себе в удовольствии пару раз в нее нырнуть.

К жилому дому с вывеской «Ломбард» на цокольном этаже он подошел одновременно с приемщицей. Ольга Владимировна издалека заметила мужчину и помахала ему рукой. Выглядела она вполне бодро, даже жизнерадостно. После взаимных приветствий они зашли в ломбард, и Феликс попросил листок бумаги, ручку или карандаш. Получив желаемое, он положил листок на прилавок конторки и сказал:

– Можете еще разок описать вашего Николая Игнатьевича? Для начала только лицо. Со всеми мельчайшими подробностями, какие только вспомните.

– Конечно, – женщина занесла свою сумку внутрь конторки и вернулась к Феликсу.

Она начала говорить, а карандаш в руке Феликса заскользил по бумаге. Рука его двигалась уверенно и легко – ни одной лишней линии, и в считаные минуты стал возникать портрет пожилого мужчины. Затем его портрет в полный рост.

Когда он закончил, Ольга Владимировна не смогла сдержать удивления и восхищения:

– Поразительно! Как живой! А вы его точно никогда прежде не видали?

– Нет, нарисовал с ваших слов, – Феликс задумчиво смотрел на портрет, подправляя мелочи.

– Вы великолепно рисуете, просто великолепно!

– Я брал уроки у Веласкеса, – рассеянно ответил он.

– О, Веласкес! – понимающе закивала Ольга Владимировна. – Золотой век барокко! Я еще лет десять тому назад, до кризиса, работала экспертом по антиквариату. Все мечтала, чтобы прошла через мои руки хоть миниатюра, хоть эскиз той эпохи, но не случилось. Вы, стало быть, тоже поклонник испанских художников семнадцатого века, подражали их технике?