Пронзительный свист в половине второго ночи

Утренняя смена заступает в два часа ночи и уходит в десять утра. Приходит новый охранник — Андре Серос, еще один длинноволосый и бородатый молодой человек. К нему присоединяется Карл Венди. Как вы помните, Венди помогал дневной смене перевозить заключенных из полицейского управления в нашу тюрьму, и поэтому, еще не приступив к своим обязанностям, он уже чувствует себя уставшим. Как и у Бардена, у него длинные густые волосы. Третий охранник, Майк Варниш, сложен как борец, коренастый, мускулистый, но ниже ростом, чем двое других. Когда начальник тюрьмы говорит им, что они должны объявить о своем появлении, неожиданно разбудив заключенных, все трое радуются, что смогут начать свою смену с большого переполоха.

Заключенные крепко спят в своих темных, тесных камерах. Некоторые храпят. Внезапно тишину нарушает громкий свист, звучат крики: «Подъем! Просыпайтесь и выходите на перекличку! Эй вы, спящие красавицы, пора посмотреть, научились ли вы делать перекличку!» Ошеломленные заключенные выстраиваются в ряд у стены и машинально рассчитываются, а три охранника по очереди придумывают новые варианты расчета. Перекличка с непременными отжиманиями от пола и прыжками в наказание за ошибки продолжается почти час. Заключенные измучены. Наконец, им приказывают вернуться в камеры и лечь спать. Подъем через несколько часов. Некоторые заключенные позже сообщат, что как раз тогда почувствовали первые признаки искажения времени, были сбиты с толку, истощены и рассержены. Некоторые признаются, что впервые начали думать о том, не прекратить ли участие в эксперименте.

Охранник Серос, который сначала чувствовал себя неловко в своей униформе, теперь с удовольствием надевает эффектные очки с зеркальными стеклами. Они вызывают у него чувство «безопасной власти». Но громкий свист, отдающийся эхом в темном помещении, его немного пугает. Ему кажется, что он слишком мягкосердечен и поэтому не сможет быть хорошим охранником. Он пытается превратить свой смех в «садистскую ухмылку»[60]. Он охотно поддерживает все предложения начальника тюрьмы по поводу все новых и новых садистских способов ужесточить перекличку. Варниш позже признавался: он знал, что ему будет трудно быть жестоким охранником, и поэтому наблюдал за другими, чтобы понять, как себя вести в этой необычной роли. Так поступает большинство из нас, оказавшись в незнакомой ситуации. Он считал, что главная задача охранников — создать обстановку, в которой заключенные потеряли бы привычную идентичность и приняли новую.

Первые наблюдения и первые проблемы

Мои заметки того времени зафиксировали следующие вопросы, на которых нужно было сосредоточить внимание в ближайшие дни и ночи: будет ли расти самовольная жестокость охранников или она достигнет какой-то точки равновесия? Можно ли рассчитывать, что охранники, идя домой и размышляя о том, чем здесь занимались, будут раскаиваться и стыдиться своей жестокости? Будут ли они потом вести себя доброжелательнее? Возрастет ли устная агрессивность? Превратится ли она в физическое насилие? Скука во время утомительной восьмичасовой смены уже заставила охранников развлекаться, используя заключенных в качестве игрушек. Как охранники будут справляться со скукой в следующие дни эксперимента? Справятся ли заключенные со скукой круглосуточной жизни в камерах? Смогут ли они сохранить определенную меру достоинства, отстаивать свои права, объединятся ли в своих протестах или полностью подчинятся требованиям охранников? Сколько времени пройдет, прежде чем первый заключенный решит, что с него хватит, и выйдет из эксперимента? Уйдут ли за ним другие? Мы наблюдали очень разный стиль поведения у охранников дневной и ночной смены. Как поведут себя охранники утренней смены?

Очевидно, потребовалось время, чтобы студенты вошли в новые роли. Они чувствовали себя неуверенно и несколько неловко. Все еще есть ощущение, что это — не настоящая тюрьма, а просто эксперимент «по мотивам тюремной жизни». Возможно, нашим добровольцам так и не удастся пересечь психологический барьер, за которым человек чувствует, что он надолго заключен в тюрьму, что он лишился свободы и не может действовать по собственной воле. Можно ли ожидать такого результата — ведь это все-таки эксперимент, несмотря на всю реальность полицейских арестов? Во время встречи с охранниками в субботу я попытался внушить им, что наша тюрьма по психологическому воздействию ничем не отличается от настоящих. Я описал им некоторые типы «менталитета», характерные для взаимодействия между заключенными и тюремными охранниками в реальных тюрьмах. Я узнал о них от нашего тюремного консультанта, бывшего заключенного Карло Прескотта, и из курса летней школы по психологии тюремного заключения, который мы только что провели. Меня волновало, что я, возможно, дал охранникам слишком много указаний, и они просто будут вести себя в соответствии с ними, вместо того чтобы постепенно осваивать новые роли в процессе личного опыта. Пока мне казалось, что охранники ведут себя по-разному и не следуют предварительному сценарию. Вот что было во время той предварительной консультации охранников.

Готовясь к эксперименту, наши сотрудники встретились со студентами, получившими роли охранников, чтобы обсудить цели эксперимента, объяснить их обязанности и предложить способы, позволяющие держать заключенных под контролем, не используя при этом физических наказаний. Девятерых охранников случайным образом распределили по трем сменам, еще трое остались в резерве, на случай чрезвычайных ситуаций. Я кратко рассказал, почему мы решили исследовать психологию тюремной жизни. Затем «начальник тюрьмы» Дэвид Джаффе описал некоторые процедуры и обязанности охранников, а Крейг Хейни и Керт Бэнкс, как психологи-консультанты, подробно описали процедуру предстоящих воскресных арестов и перевозки новых заключенных в нашу тюрьму.

Объясняя цели эксперимента, я сказал, что, на мой взгляд, любая тюрьма — это физическая метафора потери свободы, и каждый из нас по разным причинам переживает ее по-своему. Как социальные психологи, мы хотим понять, какие психологические барьеры создает между людьми тюрьма. Конечно, не все можно выяснить с помощью эксперимента, ведь наша тюрьма — не настоящая. Заключенные знают, что проведут в ней не долгие годы, как обитатели настоящих тюрем, а всего две недели. Они знают, что есть предел той жестокости, с которой мы можем обращаться с ними в экспериментальной среде, в отличие от реальных тюрем, где заключенных избивают, бьют электрическим током, подвергают групповым изнасилованиям, а иногда даже убивают. Я подчеркнул, что мы ни в коем случае не имеем права физически оскорблять «заключенных».

Я объяснил, что, несмотря на эти ограничения, мы хотим создать психологическую атмосферу, копирующую некоторые особенности атмосферы многих реальных тюрем, о которых я недавно узнал.

«Мы не можем применять к ним физическое насилие или пытки, — сказал я, — но можем создать атмосферу скуки. Можем создать ощущение фрустрации. Можем заставить их испытывать страх, до некоторой степени. Можем создать ощущение произвола, ощущение, что их жизнью управляет некий случай, которым полностью управляем мы, система, вы, я, Джаффе. У них не будет никакого личного пространства, они будут под постоянным наблюдением — мы будем видеть все, что они делают. У них не будет никакой свободы действий. Они не смогут сделать и сказать ничего, чего мы не разрешаем. Разными методами мы будем лишать их индивидуальности. Они будут носить униформу, никто и никогда не будет называть их по имени; у них будут номера, и их будут называть только по номерам. В целом все это должно создать у них ощущение беспомощности. Вся власть будет принадлежать нам, у них никакой власти не будет. Главный вопрос исследования звучит так: что они сделают, чтобы попытаться вернуть себе власть, вернуть себе определенную степень индивидуальности, получить некоторую свободу, отвоевать хоть какое-то личное пространство? Смогут ли заключенные действовать против нас, пытаясь хотя бы отчасти вернуть то, что у них было на свободе?»[61].