Я сидела на низком парапете башни замка Иф и наблюдала, как медленно розовеют белые камни, как мягко разбивающиеся волны неутомимого моря набегают снова и снова на шепчущую гальку, как аквамарин воды покрывается рябью жидкого золота.

Я видела все это словно во сне; шепот моря отдавался в голове, как эхо сна.

Лодка ушла, а я осталась сидеть. Прибыла другая лодка и выгрузила еще одну шумную толпу туристов. Они устремились, болтая, в замок, протискивались в камеры и ходили по широкой плоской крыше, где я сидела. Я встала и спустилась вниз, к ожидающей лодке. Часы показывали, что я провела на острове больше часа: он должен уйти, сказала я себе без особой убежденности. С большой долей уверенности и здравого смысла я отнесла свое состояние оцепенелого фатализма на счет голода и усталости и решила, что чем скорее я вернусь и поем, тем лучше.

Путешествие назад показалось гораздо короче, чем на остров. Уже почти стемнело, и огни вдоль берега висели, как нити ожерелья. Волн не было, но полосы темноты скользили медленно к берегу и, казалось, плескались о едва виднеющийся утес.

Мы выключили мотор и дрейфовали к причалу, преследуемые оставленным следом-волной. Порт окаймляли огни – белые, алые, зеленые и аметистовые, под мягким оранжевым светом уличных фонарей собирались вечерние толпы. Ночной город просыпался. Я сидела в бесшумно плывущей лодке расслабившись, но все еще в похожем на транс состоянии, и даже не взглянула на причал, чтобы убедиться, что эта последняя абсурдная попытка сбежать не удалась. Я знала, что она не могла не провалиться. И догадывалась: есть непреодолимая сила (никогда прежде не встававшая на моем пути), которая приведет Ричарда Байрона прямо к сходням, где он будет меня поджидать.

Мы пришвартовались к причалу. Лодочник проорал что-то парню на берегу, и вдвоем они установили сходни. Люди в лодке встали, окликая друг друга и смеясь, и неуклюже поспешили наверх по настилу. Я последовала за ними.

Я едва взглянула на Ричарда Байрона, когда он подал мне руку и помог выбраться на причал.

Судьба, пришел я, мрачный и печальный,

Как пожелала твоя злоба;

И принес с собой весь пламень,

Что пылает в факелах Любви.

Марвелл

Я шла по причалу возле него, он держал меня под руку. Люди обгоняли нас, шли рядом, даже толкали, но с таким же успехом мы могли быть одни. Я видела толпу смутно, как сквозь затемненное стекло, и шум ее доносился глухо, из анестезирующей дали. Я различала только звуки шагов по булыжникам да дыхание Байрона возле щеки. Он сказал сдержанно:

– Нам все еще надо поговорить.

Что-то глубоко внутри меня, казалось, щелкнуло. Таившийся гнев внезапно вырвался наружу. Я резко остановилась и повернулась к нему. Люди текли мимо нас, но их как будто здесь вовсе не было; в маленьком круге ярости были только я и мой враг.

Я посмотрела ему прямо в глаза и произнесла с яростью:

– Мы можем говорить столько, сколько вы пожелаете, раз уж вы решили так дьявольски надоедать мне, чтобы этого добиться. Но кое-что могу сказать вам сразу, и самое важное: я ничего не сообщу вам о Дэвиде. Мне известно, где он находится, и вы можете оскорблять меня и угрожать сколько угодно, но не выведаете ничего. Ничего.

– Но я…

Я продолжала так, словно он и не прерывал меня:

– Вы сами сказали мне, что совершили убийство. Неужели вы надеетесь, что я помогу вам схватить ребенка, которого вы ударили по голове в ночь убийства вашего друга? Дэвид – прекрасный мальчик, хотя он и ваш сын, и я… я сама вас убью, если вы его хоть пальцем тронете!

Горячие слезы подступили у меня к глазам, слезы гнева, тревоги и напряжения. Я почувствовала, как они побежали по щекам, и из-за них я не могла рассмотреть его лицо. Он долгое время молчал.

– Господи! – сказал Ричард Байрон наконец странным голосом.

Но я едва услышала его.

– Помимо этого, – закончила я, – вы… вы испортили мой отпуск, а я так предвкушала его…

После этой замечательно глупой речи я вдруг сорвалась – качала безудержно рыдать, закрыв лицо руками, и слезы текли у меня между пальцев. Я отвернулась от Ричарда Байрона, как слепая споткнулась о трамвайную рельсу и упала бы, но его рука снова поймала меня за локоть и удержала.

Он сказал тем же странным голосом:

– Вам станет лучше, если вы что-нибудь съедите. Пойдемте.

Залитые неоновым светом вывески кафе слились в мутное пятно. Я чувствовала, что он ведет меня вдоль тротуара и, нащупывая в сумочке платок, пыталась вернуть самообладание. Потом мы вдруг оказались в маленьком ресторанчике, где столики располагались в нишах, мягко освещенных настенными лампами. Я увидела мельком белую скатерть, серебряные столовые приборы и большой букет желтых цветов в вазе. Затем меня удобно усадили в глубокое кресло, обитое бархатом винного цвета, и Ричард Байрон подал мне бокал. Моя рука дрожала, и его пальцы сомкнулись вокруг моих, твердо держа бокал, пока я не собралась с силами и не поднесла его к губам.

До меня дошло, что его голос, звучащий словно издалека, очень мягок.

– Выпейте. Вам станет лучше.

Я сделала глоток. Это был коньяк, и он взорвался у меня во рту ароматной теплотой, так что я задохнулась на секунду, но дыхание быстро вернулось, и я обнаружила, что могу сдерживать сотрясающие меня всхлипывания.

– Выпейте все, – настаивал Байрон.

Я подчинилась и, закрыв глаза, откинулась в кресле, позволяя телу полностью расслабиться и впитать подкрадывающуюся теплоту коньяка, запахи вкусной еды и цветов. Было прекрасно лежать на мягком бархате, прикрыв глаза, ничего не делая и ни о чем не думая. Я была спокойна и абсолютно пассивна, ужасное начало истерики было подавлено.

Все еще откуда-то издалека я услышала, что он говорит по-французски. Полагаю, он заказывал обед. И вскоре у моего локтя раздалось звяканье посуды. Открыв глаза, я увидела большой поблескивающий столик на колесах с закусками. Рядом стоял официант.

Ричард Байрон что-то сказал ему, не ожидая, пока заговорю я, и официант принялся за дело. Я до сих пор помню изящные серебряные блюда, на каждом из которых красовались деликатесы. Там были анчоусы и серебристые рыбки в красном соусе, вкусное масло завитушками на салате-латуке и икра, томаты и оливки, мелкие золотисто-розовые грибы и кресс-салат. Официант наложил мне всего на тарелку и налил в бокал белого вина. Я молча выпила и приступила к еде, чувствуя, что Ричард Байрон не спускает с меня глаз. Но он тоже молчал.

Официант суетился возле нас, прибывали новые блюда, аппетитные и восхитительные на вкус, пустые тарелки исчезали как по мановению волшебной палочки. Я запомнила кефаль, приготовленную с лимоном, и сочную золотисто-коричневую птицу, нашпигованную всякой всячиной и обложенную мелким горошком, затем мороженое со взбитыми сливками, сбрызнутое вишневой водкой. И ко всему этому – прекрасное вино. Наконец, появились абрикосы, крупный черный виноград и кофе. Официант исчез, оставив нас одних.