– Очень приятно. Я давно хотела с вами побеседовать, если вы не против. Дело в том, что я расследую убийство Виталия Алексеевича...

– Кошмарная история! – вздохнул Закруткин, без разрешения усаживаясь в кресло и вальяжно закидывая ногу на ногу. – Просто жуть! Криминал в наше время достигает гигантских размеров! Это глобальная проблема, вы не находите?

– Возможно, но меня сейчас интересует не глобальность данной проблемы, а конкретный случай – убийство Виталия Милентьева. И я с вами хотела бы поговорить как раз по этому поводу.

– Я пойду сварю кофе, – с облегчением произнесла Валентина Михайловна, которую, видимо, до смерти утомило общение с бывшим благоверным, и выскользнула из гостиной.

– Я с удовольствием уделю вам время, – томным голосом продолжал Закруткин, – но, честно говоря, не знаю, чем тут можно помочь. Увы, криминалистика – не мое поприще. Вот если бы вы захотели побеседовать со мной об искусстве, в частности о живописи, скульптуре, – тогда, смею вас уверить, вы бы узнали много интересного. Как вы относитесь к творчеству представителей флорентийской школы?

– Боюсь, что индифферентно, – отрезала я, поскольку меня начало раздражать словоблудие этого спивающегося бездельника и пустозвона.

Да, наверное, Анатолий Михайлович был когда-то интеллигентным или псевдоинтеллигентным человеком, обладал знаниями, знал, чем привлечь женщин, но в результате долголетнего паразитического образа жизни и пьянства утратил все это. И, по всей видимости, безвозвратно.

– Анатолий Михайлович, – начала я, – расскажите мне, какие у вас были отношения с покойным?

– Отношения? – Закруткин вскинул брови и оттопырил нижнюю губу. – Да практически никаких. Этот человек не относился к числу цивилизованных и интеллигентных, уж простите мне подобный нелицеприятный выпад в его адрес – я констатирую факты. Он был расчетливый сухарь. Моего присутствия здесь он не хотел терпеть, хотя я отец двоих детей Валентины. Мы с вами понимаем, насколько это глупо и несправедливо. Я страдал от этого, мне дороги мои дети, но – увы! – Анатолий вздохнул и картинно развел руками. – Что я мог сделать? Я не смею вмешиваться в отношения мужчины и женщины, которая мне больше не принадлежит. Я целиком оставляю на совести Валентины и Виталия их поступок, в результате которого дети росли без родного отца. Жизнь так жестока, приходится принимать ее циничные законы. Разрешите, я закурю? – Он потянулся к моей пачке «Мальборо», лежавшей на столике.

– Да, конечно, – усмехнулась я. – А вот Валентина Михайловна говорит, что вы не очень-то интересовались детьми. Более того, оставили ее одну с ними и ничем не помогали. А когда Виталий Алексеевич захотел их усыновить, вы легко от них отказались. А потом стали приходить и просить денег.

– Господи, женщина всегда старается очернить мужчину, с которым не нашла взаимопонимания, – театрально вздохнул Закруткин. – Конечно, что еще Валентина может сказать обо мне? Она не понимала меня, она человек абсолютно не творческий, даже ограниченный. Ей непонятны были искания и порывы не знающей покоя души... Я долгое время потратил на то, чтобы найти себя, свое истинное призвание – и не только профессиональное. Мне просто нужно было время, вот и все. Но она не захотела ждать, не захотела понять. Променяла жизнь со мной на материальные ценности. Но... Я давно все ей простил. Я же говорю, пусть это останется на ее совести.

– То есть вы хотите сказать, что Виталий Алексеевич относился к вам неприязненно? – уточнила я.

– Что поделаешь, таков склад характера экономически ориентированного человека. Он не видел дальше своих цифр и статей доходов и расходов.

– А вы, я так понимаю, нуждались в средствах? – задала я еще один вопрос.

– Увы, представители творческой интеллигенции не очень-то ценятся в наше жестокое время, где все гонятся только за наживой. Да и вообще люди, подобные мне, во все времена испытывали нужду и непонимание, – резюмировал Закруткин. – А почему вы столь рьяно интересуетесь моей скромной персоной?

– Потому что, как я уже сказала, я расследую убийство Виталия Алексеевича, и меня интересуют люди, которым была выгодна его смерть, – спокойно сказала я.

– И вы думаете, что она была выгодна мне? – развел руками Анатолий Михайлович. – Помилуйте, но мне совершенно незачем было его убивать. Я как раз ничего не выигрываю от его смерти, и это естественно. Глупо было бы мне рассчитывать на какую-то часть наследства, – со вздохом заключил неудавшийся художник.

– А скажите, Анатолий Михайлович, – никак не комментируя заявление Закруткина об отсутствии мотивов для убийства с его стороны, спросила я, – где находились вы сами в тот момент, когда отравили Милентьева?

– Это было с шестого на седьмое марта, как мне сказали, – серьезно кивнул Закруткин. – Я прекрасно помню вечер шестого... Я поехал к одному своему приятелю, он живет довольно далеко, на окраине города. Я тогда сделал непростительную глупость – его не оказалось дома, и я прождал у подъезда около полутора часов. Тем самым я отрезал себе возможность возвратиться домой на маршрутном такси. Приятель мой так и не подошел, и мне не оставалось ничего другого, как скучно дожидаться троллейбуса. Он подошел минут через сорок, я уже весь продрог и домой добрался где-то к часу ночи. Может, чуть позже. Вот в такую неприятную историю я попал по собственной опрометчивости, – виновато улыбнувшись, завершил он.

– То есть вас никто не видел в тот вечер, вплоть до момента, когда вы пришли домой? – констатировала я.

– Конечно, кто меня мог там увидеть? – обескураженно пожал плечами Закруткин. – Меня там никто не знает, да и место довольно глухое... Так что, к сожалению...

Анатолий Михайлович качал головой, вздыхал и ахал, всем своим видом выражая, насколько он потрясен и шокирован «кошмарной историей», что он от всей души рад бы помочь, но – увы! – это не в его силах.

Искренность его могла показаться натуральной разве что до мозга костей наивному человеку, а я к таковым не относилась.

К этому времени в гостиную вошла Валентина Михайловна, неся на подносе три чашки кофе. Она поставила их на столик, села в кресло, как-то нервно сжавшись в комок и ничего не говоря.

Закруткин первым взял чашку и, отпив из нее глоток, заявил, качая головой:

– Все-таки умеешь ты, Валя, варить кофе. Даже из тех суррогатов, которыми сейчас заполнены прилавки магазинов. Впрочем, с твоими доходами ты можешь позволить себе и самые дорогие супермаркеты, где еще можно найти настоящий бразильский кофе.

– У меня не такие уж высокие доходы, – безразличным тоном ответила Милентьева. – На кофе, конечно, хватает. И хватало бы на многое другое, если бы не трое детей...

– Валюша, но ведь я предлагал тебе... разумное соглашение, – проникновенно проговорил Закруткин и положил бывшей супруге ладонь на плечо. – К чему тебе брать на себя такую обузу?

– Анатолий, при Татьяне Александровне я считаю данный разговор неуместным, – поежилась Валентина Михайловна, отстраняясь в сторону. – И вообще меня утомило общение с тобой. Я сейчас не могу говорить на эти темы, уж прости!