по коридорному линолеуму.

— Только не оглядывайтесь! — потребовала хозяйка.

— Не буду! — пообещал я. — Хотите, я и вам сделаю кофе?

— Хочу! — последовал ответ. — Минут через пять!

Появилась она на самом деле минут через десять. В махровом малиновом халате, плотно запахнутом на груди, и тюрбане из полотенца на голове. Косметику незнакомка смыла — и стала, на мой вкус, гораздо симпатичнее. Уселась напротив меня, словно это я был хозяин квартиры, а не она. Я взял еще чашку и прежде, чем положить в нее кофе, спросил:

— Сколько ложечек?

— Две. И столько же сахара.

— Сливки?

— Чуть-чуть.

Выполнив пожелания, я поставил чашку перед ней, представился:

— Меня зовут Артемий.

— Анастасия, — откликнулась хозяйка.

— Вам уже лучше?

— Да, спасибо… — пробормотала Анастасия, уткнувшись в чашку.

— Это хорошо, — проговорил я. — Допью кофе и пойду.

— Останьтесь, — вдруг попросила она.

— Если вы просите — останусь.

— А самому вам разве не хочется?

— Хочется, — не стал отнекиваться я. — Уж больно на улице сейчас неуютно. И такси сейчас фиг дождешься.

— Ну так оставайтесь, — повторила хозяйка и уточнила, дабы я не возомнил лишнего: — Ляжете в гостиной, на диване.

— Спасибо!

Разговор у нас как-то не клеился. Да и о чем нам было говорить? Обсуждать происшествие в подворотне? Анастасия, видимо, и так сболтнула лишнего и теперь жалела. Ведь это только в книжках вырванная из лап разбойников прекрасная леди рассказывает своему благородному спасителю печальную повесть своих злоключений. Во всех подробностях. А в реальности такого рода проблемами со случайным прохожим, пусть даже благородно пришедшим на помощь, чаще всего не делятся. С сотрудником правоохранительных органов — могут, особенно, когда уже дело заведено, но не с первым встречным.

— Вы кто по профессии? — спросила она.

— Литейщик, — ответил я, — но сейчас собираюсь устраиваться литературным сотрудником в журнал.

— Что так?

— С детства склонен к бумагомаранию…

— Так вы — писатель?

— Есть немного — прозаик и чуточку поэт.

— И у вас есть публикации?

— Есть — в периодике. Ну и тоненькая книжка стихов вышла…

Я поймал себя на мысли, что сегодня уже все это рассказывал — Ларисе. Хорошо хоть та не попросила стихи почитать. Надеюсь, что Анастасия — тоже не попросит. Многие почему-то думают, что поэт счастлив, если его просят что-нибудь почитать.

— А вы кем работаете? — спросил я, чтобы увести разговор в другую сторону.

— Я работаю на киностудии, — ответила она.

— Кем же?

— О, у меня самая ненужная в кино профессия — я актриса.

— Почему же — ненужная? — искренне удивился я.

— Ну, знаете… — усмехнулась Анастасия. — Это как в пункте проката… Люди охотно берут холодильники, пылесосы, телевизоры… А вот, скажем, лыжи, спальные мешки, палатки — могу пылиться на полках годами… Так и мы, актеры, на студии нас неохотно берут напрокат, потому что без нас фильм снять можно, а вот без гримеров, костюмеров, осветителей, кинооператоров и даже обычных рабочих — нельзя.

— Хорошая метафора.

Что-что, а уж подбор слов и образов я мог оценить по достоинству.

— Нет, Тёма… Я ведь могу так называть вас?..

— Можете, — кивнул я. — И даже — на «ты».

— Тогда и ты называй меня Настей и тоже — на «ты».

— С удовольствием, Настя.

— Так вот, Тёма, сравнение с пунктом проката — это не метафора, а жизнь…

— Понимаю.

Я действительно понимал — в первой жизни мне удалось соприкоснуться с киномиром. И, чтобы подчеркнуть это — спросил:

— А в квартире напротив живет режиссер Мякин?

— Да! А ты его знаешь?..

Правильный ответ — буду знать, лет через пять, но я, разумеется, этого не сказал, а ответил уклончиво:

— Главным образом — по фильмам.

— А я у него снималась, — сказала Настя. — В «Тревожных годах» и в «Черном серебре».

— Значит, я тебя видел в этих фильмах…

— Но, скорее всего — не запомнил, — усмехнулась актриса.

— Врать не буду, не запомнил, — признался я.

На самом деле — потому, что смотрел очень давно, хотя сейчас, в 1975, эти фильмы должны быть на слуху. Если они еще идут в кинотеатрах, надо пересмотреть.

— Меня это не удивляет и не обижает, — сказала Настя. — Не думай. Популярность — штука капризная… Тем более, что в кино она редко зависит, собственно, от игры актера.

— Как в литературе — от таланта писателя, — вставил я свои пять копеек.

— Ну, в литературе автор отвечает за свое произведение единолично, а в кино — ответственность, так сказать, коллективная… То есть, в конечном счете, не отвечает никто.

— А как же режиссер?

— Замысел режиссера, как и сценариста, кромсается, искажается буквально всеми участниками процесса — начиная с худсовета и кончая монтажом… Вносим и мы, актеры, свою лепту.

— Единоличная ответственность, как ты говоришь, тоже не так прекрасна, — парировал я, попивая кофе. — Увы, писатели сами уродуют свои произведения, стараясь угодить то тем, то этим, так что в результате от первоначального замысла остаются только рожки да ножки…

Так мы и беседовали, как и положено советским кухонным интеллигентам, об искусстве, стараясь не называть вещи своими именами. После кофе — перешли к чаю. До спиртного, понятно, дело не дошло. Настенные часы модной в это время формы — раздутого и одновременно перекошенного квадрата — показали полночь. Хозяйка квартиры вздохнула, поднялась и стала мыть посуду. Я отправился по неотложным делам, а когда вышел из ванной, Настя позвала меня в гостиную. Она уже убрала свое пальто, шапку и сапоги, которые я с нее снял. И принесла мне подушку, одеяло и постельное белье.

— Ты извини меня, Тёма, — вдруг сказала она, глядя прямо на меня. — Я не делаю вид, что не ТАКАЯ, но с тобой как-то не хочется впопыхах… Понимаешь?

— Понимаю, — ответил я. — Все нормально.

— Ну тогда — спокойной ночи!

Настя подошла ко мне, поднялась на цыпочки и поцеловала в губы — от нее все еще пахло перегаром, так что я был даже рад, что она не вздумала меня «благодарить» как-то более пылко — и вышла, плотно притворив двустворчатую остекленную дверь. Я