Оказавшись за пределами Пентагона, я взял такси и снова отправился в старое здание Госдепартамента. Пообедав в маленьком ресторане на 17-й улице, я пошел к мистеру Мэтьюсу, который к этому времени также вернулся из Пентагона, и заявил, что хочу дать дальнейший ход своему делу, спросив, к кому могу обратиться по этому вопросу. Он посоветовал одного из советников президента – адмирала Лихи. Последний принял меня, терпеливо выслушал и направил меня к Гарри Гопкинсу.[23]

Гопкинс не терял времени на любезности. Почти час он допрашивал меня, словно подозреваемого. Его вопросы звучали резко и скептически. Окончив допрос, он подумал с минуту и спросил, где я остановился. Получив ответ, Гопкинс велел мне возвращаться к себе и не отходить от телефона. Вскоре после того, как я вернулся, он позвонил мне и велел немедленно вернуться в Белый дом. На этот раз меня долго водили по коридорам, пока наконец, к своему изумлению, я не оказался в большом кабинете, лицом к лицу с президентом США.

Рузвельт приветливо указал мне на место напротив него за огромным столом. Гопкинс уже ввел президента в курс дела, и мне не пришлось повторять своей истории. Не задавая мне вопросов, Рузвельт стал излагать свои мысли. Он сказал, что не понимает, отчего у Салазара могли возникнуть подозрения, что американцы не вернут им в полном порядке любые используемые территории и объекты на Азорах после окончания войны. Разве сам он, будучи одним из португальских адмиралов, не контролировал эвакуацию американских морских баз на двух из этих островов во время Первой мировой войны?

– Вот что я вам скажу, – объявил президент, – приходите сюда снова завтра утром, и я вам дам свое личное письмо, чтобы вы в Португалии вручили его Салазару. А потом продолжайте работать и делайте все, что в ваших силах.

Я ответил, что ни о чем лучшем и не мечтал, но что у меня сложилось впечатление, будто в Пентагоне держатся совсем другой точки зрения на этот вопрос.

– О, об этих людях вы не беспокойтесь, – ответил Рузвельт, закуривая сигарету.

Признаться, я был немного озадачен, но вполне доволен таким оборотом дела. Взяв у президента письмо в условленное время, я благополучно вернулся в Португалию. Там я сразу добился встречи с Салазаром. Даже письмо президента не смогло полностью развеять его подозрения. Салазар был (и, я полагаю, остается) человеком принципа и стремился к ясности в делах. Он начал с того, что в американской прессе его называют фашистом, и спросил, что мы понимаем под термином «фашист». Но мы вскоре вернулись к нашей основной теме, и я смог послать донесение, что Салазар не только готов разрешить нам использовать те же объекты, которые контролировали англичане на Азорских островах, но и склонен разрешить авиакомпании «Пан-Америкэн» построить там новый аэропорт, который мы сможем использовать на благоприятных условиях.

Начало делу было положено, и с тех пор намеченная нами программа развивалась успешно, хотя и не очень долго под моим руководством. Вскоре в Лиссабон прибыл новый посол, профессиональный дипломат Генри Норвеб (просьбу военного министра, таким образом, удовлетворили). Я с уважением относился к мистеру Норвебу и при других обстоятельствах охотно работал бы под его началом. Но весь проект, связанный с Азорскими островами, был в такой степени «моим детищем», что и он сам, и все мы понимали это. И для него лучше было продолжать эту работу в мое отсутствие. Мне ничего не оставалось, как передать ему дела и отправиться домой еще до завершения переговоров по Азорским островам.

Большая часть документов, относящихся к этому событию, опубликована в сборнике «Внешняя политика Соединенных Штатов в 1943 году, Вашингтон, 1964». Те, кто хорошо знает всю историю вопроса, подобно мне самому, найдут там об этом достаточно сведений. Но никто из читателей сборника не получит представления о том, как видел эту проблему американский временный поверенный в делах Португалии, имя которого иногда появляется на страницах книги. Поэтому я и пересказал вышеприведенную историю.

Впоследствии я узнал (это также нельзя понять из документов), что мой срочный вызов в Вашингтон вовсе не был связан с проблемой гарантий Португалии. Просто кто-то в Пентагоне прочел мой первый доклад, в котором я просил о встрече с президентом, но не прочел второго, в котором я выдвигал свои возражения против наших требований. Я вовсе не уверен, что они видели ответ президента, разрешившего мне действовать под свою ответственность. Госдепартамент, который в то время находился на подхвате у Пентагона, вызвал меня, вместо того чтобы разобраться, в чем дело. Что до гарантий Португалии, то предложение воздержаться от их объявления исходило, видимо, от Джона Винанта, нашего посла в Лондоне, решившего таким образом оказать давление на Португалию. И снова в Госдепартаменте некритически приняли это предложение. В Вашингтоне никто и не подумал объяснить мне суть всей этой запутанной проблемы, чтобы я точно знал, как следует действовать.

После моей службы в Португалии я получил назначение в наше посольство в Лондоне. Там я стал советником посольства, помощником нашего посла Винанта и членом вновь созданной Европейской консультативной комиссии.

Решение о создании этой комиссии приняли на встрече министров иностранных дел Англии, России и Америки в Москве в октябре 1943 года по инициативе английской стороны. Англичане хотели сделать это для разрешения всех европейских проблем невоенного характера, представляющих общий интерес для союзников. Но такая концепция была слишком широка на американский вкус. Она противоречила стремлению Рузвельта иметь свободу действий в отношении послевоенного устройства Европы, что он считал важным как для внешней, так и для внутренней политики нашей страны. Президент предпочел бы, чтобы такой комиссии вовсе не существовало, но резонное желание Госдепартамента выработать какой-то общий подход союзников к проблемам капитуляции Германии и ее судьбе сразу после войны нельзя было игнорировать, и он неохотно согласился на создание этого консультативного органа. Однако госсекретарь Халл, идя навстречу пожеланиям Рузвельта (а может быть, и своим собственным), настоял на значительном сужении функций комиссии, чтобы они практически не выходили за пределы вопросов об условиях капитуляции, оккупационных зон и механизмов проведения решений о капитуляции в жизнь. Даже и эта скромная деятельность комиссии встречала яростное сопротивление со стороны отдела гражданских дел военного министерства США.

Консультативная комиссия была учреждена в Лондоне в конце 1943-го – начале 1944 годов. Американское правительство, вместо того чтобы назначить туда специального представителя, который бы только этой работой и занимался, поручила ее нашему послу в Лондоне, и так имевшему множество других обязанностей. Советское правительство также сделало своим делегатом посла СССР в Лондоне. Только англичане, назначив в комиссию сэра Уильяма Стрэнга, замминистра иностранных дел, и дав ему хороший штат помощников, обеспечили себе адекватное представительство. Англичане рассчитывали, что этот международный орган станет независимой консультативной группой экспертов, вырабатывающей рекомендации для соответствующих правительств. Но как советское, так и американское руководство сделали своих представителей настолько зависимыми, что они, в отличие от Стрэнга, не могли выполнять подобных функций. Американский представитель не мог выдвинуть перед своими коллегами никаких предложений, кроме тех, которые уже ему прислали из Вашингтона в качестве инструкций, что, естественно, весьма ограничивало его свободу действий, тем более что, по-моему, у людей в Вашингтоне не было новых идей, а их предложения не поспевали за развитием событий. Таким образом, комиссия фактически была не совещательным органом, а лишь местом, где регистрировались официальные позиции правительств, с которыми другие правительства могли согласиться или нет. Поэтому выяснилось, что наш посол Винант, собственного мнения которого никто не спрашивал, мог предложить коллегам по комиссии только уже одобренное нашим правительством и при этих обстоятельствах сам не очень нуждался в советнике.