развиваются и взаимодействуют с другими наречиями. Эту динамику не объяснить с помощью исторических факторов, на которые указали бы марксисты. Более того, некоторые языки обладают своего рода химическим сродством друг с другом и имеют тенденцию объединяться в группы.

Трубецкой и его друзья вскоре распространили эту теорию на более широкую сферу культуры и национальности. Как пишет Кловер, «архитектура культуры имеет естественные границы, определяющие масштаб бессознательных основ уникальной культурной геометрии. Она характеризуется целым подстилающим слоем бессознательных связей между звуками языка, музыкальными ладами, народной одеждой, искусством и даже архитектурой»[120].

Одну из этих границ проследили от Кольского полуострова на Крайнем Севере России до Румынии и Черного моря. Евразийцы указали на множество удивительных различий между народами, живущими по разные стороны от этой линии. «С одной стороны – православный мир, с другой – католический. <…> Многие русские песни написаны в пентатонической гамме, которую <…> едва ли увидишь по ту сторону границы»[121].

Нашлись и структурные особенности, общие для языков с одной стороны, но отсутствующие с другой. Таким образом, евразийцы утверждали, что фактически существует отдельный континент Евразия, простирающийся до Китая и включающий в себя не только россиян, но и соседние финно-угорские, тюркские и монгольские группы, а также народы степей.

Хотя первоначальная евразийская группа в конечном счете распалась, факел евразийства позже подхватил замечательный и харизматичный Лев Гумилев (1912–1992), историк, этнолог и убедительный писатель и оратор, который вывел евразийское движение на новый уровень. Он был сыном двух знаменитых поэтов, Николая Гумилева и Анны Ахматовой. Они оба выступали против коммунистического режима, и Николай в 1921 году был расстрелян. В начале жизни Лев Гумилев решил посвятить себя изучению истории и был особенно очарован различными кочевыми племенами, чьи набеги периодически волнами захлестывали Россию. Коммунистические власти преследовали Гумилева из-за происхождения его родителей, и он отбыл два срока в ГУЛАГе, но прямо в заключении продолжал работать и написал свою первую книгу, в качестве писчей бумаги используя тюремные пакеты из-под еды. Книга представляла собой исследование племени хунну, степных кочевников. Когда началась хрущевская оттепель, Гумилев вернулся к академической карьере и вскоре прославился как увлекательный лектор. Несмотря на периодические запреты со стороны органов цензуры, его книги стали чрезвычайно популярны, и к моменту своей смерти в 1992 году он был национальной знаменитостью.

В своем грандиозном труде «Этногенез и биосфера Земли» (1976) Гумилев утверждал, что нации – это живые организмы с определенными жизненными циклами. У каждого народа есть своего рода уникальная душа, которую он назвал этносом. Этнос складывается, когда сообщество или национальная группа с энтузиазмом стремятся к некой общей цели. Такой энтузиазм он назвал пассионарностью. Пока это чувство остается сильным, нация процветает – но впоследствии энтузиазм идет на спад, и срок жизни этноса стремится к концу. По словам Гумилева, пассионарность порождается космическими лучами, проникающими в биосферу Земли. В то же время он подхватил идеи о Евразии, рассматривая ее как уникальную зону, в которой различные народы объединены близостью, основанной на природных и географических условиях.

В нынешнюю постсоветскую эпоху евразийство становится таким мировоззрением, с которым способны отождествлять себя консервативные мыслители вроде Александра Дугина. В свою очередь, Дугин привнес в евразийское движение свой собственный взгляд. Как пишет Марк Седжвик в статье о Дугине, он «модифицировал определение Евразии в соответствии с работами двух нероссийских интеллектуалов межвоенного периода – британского географа сэра Халфорда Макиндера и немецкого геополитического теоретика Карла Хаушофера, которые противопоставляли “евразийское ядро”, состоящее из Германии и России, атлантическому миру, включающему морские нации, склонные к свободной торговле и демократическому либерализму»[122].

Как уже упоминалось, традиционализм Дугина является неотъемлемой частью его евразийской позиции, поскольку в качестве альтернативы коммунизму предлагает способ создать точки соприкосновения между различными народами и нациями, составляющими евразийский блок. Седжвик отмечает: «Основываясь на общей вечной истине, Дугин может легко включить мусульман и евреев в свое Евразийское движение (что он и делает) и предложить ортодоксальный союз с мусульманскими нациями, будь то бывшие советские республики или соседние государства, такие как Иран и Турция»[123].

Как и следовало ожидать, Дугин является сторонником монархии, но не обязательно в династической форме. В статье на эту тему он пишет о проблеме поиска подходящей формы монархии и предполагает, что в России могла бы существовать своего рода не наследственная монархическая власть:

«Верховенствует тот, кто воплощает волю народа. Это не столько династический порядок, сколько вертикальная организация общества, в которой монарх не слуга народа, а народ слуга монарха. Но кто хочет быть слугой другого человека? Мы готовы быть рабами Бога, подчиняться тому, кто действует не в своих интересах, а во имя высшей власти. Отсюда и идея священности монархии. Без священного это деспотизм, тирания»[124].

Это представление о святости составляет центральную черту российского монархизма. Если конституционные монархии Западной Европы стремятся представить себя современными и демократическими, не афишируя идею божественного права королей, то российские монархисты рассматривают такую власть как священный институт. Царь Николай II и его семья в 1918 году пали от рук большевиков и впоследствии обрели ореол святого мученичества, а в 2000 году были канонизированы вместе со слугами, которые разделили их трагическую судьбу. (Окончательный вывод был таков: «Комиссия пришла к заключению, что наиболее подобающей формой почитания христианского подвига верных слуг царской семьи, разделивших её трагическую участь, на сегодняшний день может быть увековечение этого подвига в житии царственных мучеников». – Прим. пер.).

Сегодня существуют иконы, на которых в традиционном стиле представлены фигуры царя Николая, царицы Александры и их пятерых детей – все с нимбами святых, – а собрания монархистов в российских городах часто сопровождаются пением гимнов и литургиями.

Уровень поддержки возвращения монархии в России трудно оценить количественно. Один опрос показал, что 8 % населения страны выступают за восстановление монархии; 19 % заявили, что ответ зависит от того, кто будет носить корону; и еще 66 % высказываются категорически против. По другим оценкам, число сторонников царской власти достигает 25 %[125]

Добиться возвращения монархии было бы сложной задачей, не в последнюю очередь из-за личностей различных претендентов на трон. То, что на первый взгляд кажется прямолинейной иерархией престолонаследия, на поверку оказывается кромешным беспорядком с многочисленными кандидатами и контркандидатами, изгоями и сановными вельможами, с историей браков, которые могли быть морганатическими, а могли и не быть, и детьми, которые могли быть законнорожденными, а могли и не быть. Один из самых сильных претендентов – великая княгиня Мария Владимировна, праправнучка императора Александра II и мать князя Георгия Михайловича; она может быть следующей в очереди. Но поступают различные встречные