Молитва была сорвана окончательно. Некоторые отвратительно тряслись, обхватив руками колонны на краю крытой аркады; большинство валялось на земле, задыхаясь от смеха, с отталкивающими гримасами бурного веселья на лицах.

Не миновала сия зараза и давадара, и, удивляясь, над чем тут, собственно, можно смеяться, он все же начал хихикать, а потом и истерически гоготать. Он пытался устоять на ногах, но хохочущий демон внутри него то и дело швырял его на пол. На миг он почувствовал отрезвление и, устыдившись, прижался залитым слезами лицом к каменным плитам. Ему хватило времени спросить себя: «Над чем мы смеемся, если не над самой мыслью о смехе без причины?» – после чего и его, и соседей захлестнула новая волна смеха. Не будь он одержим теми же бесами, что и все, увиденное и услышанное казалось бы поистине ужасающим, но всеобщее помешательство охватило и его. Только дервиши стояли прямо, сдержанно посмеиваясь над собственной шуткой.

В конце концов тела не выдержали длительного напряжения. Невыносимо заныли ребра и животы. Смех сделался прерывистым и глуховатым, а потом и вовсе затих, только не сразу, ибо в отдельных частях двора то и дело слышалось фырканье взглянувших друг на друга насилу успокоившихся людей. Однако, когда наконец воцарилась тишина, миновало исступление и его обессиленные жертвы уже упивались своею вновь обретенной умиротворяющей серьезностью, прозвучало откровение.

Человек средних лет, не дервиш, поднял голову от пола и болезненно хриплым голосом произнес:

– У меня было видение. Я избран поведать вам, жители Каира, что Мессия Пятой Печати, новый и последний Мессия, пребывает ныне в вашем городе. Он постиг Арабский Кошмар и очистился беспредельным страданием. Ждите его, ибо он поведет вас в Цитадель.

Едва человек договорил, как его схватили враждебно настроенные мамлюки. Дервиши, по-видимому, украдкой удалились из мечети, пока он говорил.

В очередной раз они продемонстрировали свое могущество.

Давадар поднялся и направился к выходу. Он чувствовал страшную слабость, чувствовал себя так, словно кто-то воспользовался его телом для занятий тяжелым физическим трудом. Когда давадар, пошатываясь, ковылял домой, в голову ему пришла занятная мысль о том, что человеком, страдающим Арабским Кошмаром, вполне может оказаться и он. Устыдившись самого себя, он улыбнулся и отбросил это нелепое предположение.

Второй возмутительный случай произошел три дня спустя, перед заходом солнца. Давадар дремал дома во время сиесты, когда за дверью послышались крики и стук и привратник впустил двоих мамлюкских всадников.

– Мир вам и вашему дому, – они церемонно поклонились.

– В чем дело?

– Пожалуйте с нами, ваше превосходительство.

– Что случилось? Куда я должен идти?

– К озеру. К озеру Эзбекийя. Там, на озере, человек. Вашему превосходительству следует отдать приказ о его аресте.

– С какой стати?

Но тут всадники подхватили его под руки и торопливо повели к расположенному неподалеку озеру. На том берегу озера, куда они вышли, толпился народ. На берегу стояли увеселительные дворцы некоторых знатных эмиров, и многие слуги подошли к самой кромке воды полюбоваться забавным зрелищем. Давадар, заслонив глаза от солнца, взглянул на середину озера, где, казалось, бесцельно дрейфовала лодка, которая, по-видимому, и приковывала к себе всеобщее внимание. Потом он в изумлении отшатнулся и выругался. В лодке были двое мужчин. Маленький, похожий на хорька человечек сушил весла; второй сидел выпрямившись, играл на лютне и во весь голос горланил песню:

Большой бамбук – он толст и крепок,

Большой бамбук…

Он был явно пьян. Поющие пьяницы были в общем-то обычным явлением на увеселительных водоемах Каира. Но что потрясло давадара и забавляло всех прочих, так это внешность человека: серебристые волосы, впалые щеки, клочковатая бороденка, черная мантия, декоративная перевязь и черный тюрбан с рогатой короной. Неужели этот пьяница – султан? Или его двойник? Самозванец. Помимо давадара, вызвали уже и других чиновников, и несколько воинов под дружный насмешливый свист слуг и черни спускали на воду лодку. Завидев это, сидевший в лодке субъект отложил лютню и довольно неуверенно поднялся, чтобы обратиться к толпе.

– Слушайте воззвание прекраснейшего, победоносного и славного избранника Божьего. К вам обращается Саиф аль-Дин Кайтбей ибн-Абдалла аль-Насири, аль-Мансури, аль-Азизи, аль-Каймай, султан Каира и Дамаска, властелин Нубии, Йемена, Сицилии и Барки, настоятель двух Святых Обителей, хранитель Загробной Завесы, покровитель халифа, полководец джихада, повелитель арабов, турок и персов, защитник обездоленных, да продлит Господь дни его царствования и покарает врагов его, ибо есть таковые. Мы разоблачаем и проклинаем самозванца, что спит в Цитадели, и обещаем всем верноподданным нашим…

Но тут он умолк, не сумев договорить, ибо лодка мамлюков уже подплыла и стала борт о борт. Гребец, видя, что дело плохо, прыгнул в воду и уплыл на другой берег, где ему удалось скрыться в баобабовой роще. «Султан», однако, был, очевидно, настолько пьян, что даже не помышлял о подобной попытке. Давадар и некоторые из его соратников приказали отвести его для проверки и допроса в Аркану. Сходство с настоящим султаном было поистине потрясающим, даже вблизи. Наружность двойника внушала давадару суеверный страх – более того, глубоко его встревожила, – ибо давадар издавна был убежден в том, что тело есть зеркало души, что тело олицетворяет во плоти и субстанции душевные свойства. Мы любим красивое тело, потому что видим в нем красоту души, которая придает телу столь безукоризненную форму. Поэтому физическое сходство – признак немаловажный. Быть может, у этого пьяного фигляра имелось с султаном некое общее свойство.

Кроме того, вызывало тревогу и еще кое-что. Под одеждами у человека оказалась проказа. Дабы заставить его заговорить, ему нанесли несколько слабых ударов палкой по пяткам (ибо сильная бастонада приводила к смерти), но он быстро протрезвел и не сказал ни слова.

К султану послали гонца с вопросом о том, не желает ли он полюбоваться на своего двойника, но гонец вернулся с приказом незамедлительно подвергнуть его мучительной казни. Тогда его посадили на повозку и отвезли к месту казни, за ворота Зувейла, после чего, к великому удовольствию собравшейся черни, из царской сокровищницы был извлечен Мельземут. Мельземут представлял собой автоматический механизм, медную куклу семи футов высотой, приводимую в движение кольцами и пружинами. Приговоренного привязывали к кукле ремнями – ногу к ноге, грудь к груди, руку к руке. Затем куклу заводили, и она начинала свой забавный механический танец, который постепенно переходил в дикую пляску. Наконец, когда уже кончался завод, Мельземут душил своего партнера гарротой и останавливался.

Лишь в самый последний миг, когда лже-Кайтбея уже привязывали к механизму, он нарушил свое молчание и с помоста обратился к народу.

– Да простит вас Господь. Вы совершаете страшную ошибку. Если вы убьете меня, вскоре за мной последует мой близнец. Мы делим с ним одну общую участь.