forms

From out the inert heap,

In far off stars, in blazing suns

That never, never rest,

What tho’ I cannot understand,

My God is manifest.

No knowledge mine that when I die

I e’er shall live again,

I am thy creature, and content

With what thou dost ordain.

To thee I blow, I lift my soul,

I, thy all-teeming clod,

Seen Spirit — yet invisible —

The Great, the Unknown God!

Browning’s Funeral

This day within the Abbey, where of old

Our kings are sepulchred, a king of song,

Browning, among his peers is laid to rest,

Borne to the tomb by loving hearts, and stoled

In shining raiment that his genius wove.

No lingering illness his, with swift surprise

Death flashed the Light Eternal in his eyes

And blinded Life. In this way he was blest.

Perhaps in some far star he now has met

His rose of love, his ne’er forgotten wife,

In life past death the passion of his life,

And they again as once in spirit blent

Look thro’ the veil this day and hear the fret

Of many feet, the swelling music spent

On mourning listeners. With voices low,

Chanting their hymn, the boys sing as they go,

“He giveth his Belovèd sleep”. What tho’

The perishable forms these two once wore

In different lands lie sundered by the sea;

Their spirits smile at this our fond regret:

“What matters anything since we have met”,

They radiant sing. Together! oh, what more

Can love, long parted, from the Eternal crave?

And if there be no meeting past the grave,

If all is darkness, silence, yet ’tis rest.

Be not afraid, ye waiting hearts that weep,

For God still giveth his belovèd sleep,

And if an endless sleep he wills, — so best.

Генриэтта Энн Хаксли (1825–1914)

Агностический гимн

О нет, не для меня тот Бог,

Что знает наперёд

Про тех, кого он породил,

Какой удел их ждёт.

Он создал их, но счёл за грех

Живой восторг творца,

И пламенем изгнал их всех

Есть хлеб в поту лица.

Потом, раскаяньем томим,

Бог породил того,

Который смертью на кресте

Загладил грех его.

Плоть Бога в хлебе мы едим,

Кровь Бога пьём в вине —

Мне идол этот чужд, а Бог

Иной потребен мне.

В том, как шумит бескрайний лес,

Как ждёт семян земля,

Как благодатный дождь с небес

Ложится на поля,

Как атомы бурлят внутри

Безжизненной плиты,

И в том, как сок кипит в лозе,

Являешь волю ты.

Пески, под музыку волны

Поюшие вдали,

И дюны совершенных форм,

Что ветры намели,

Блеск солнца и мерцанье звёзд,

Что будут век пленять, —

Ты то, мой Бог, что никогда

Я не смогу понять.

Не знаю, после смерти жизнь

Мне будет ли дана,

Но, тварь твоя, всё, что даёшь,

Я взять спешу сполна.

Тобой живу, тобой дышу

В ничтожестве и дрожи;

Мне Дух твой видим, но не ты,

Непостижимый Боже!

Перевод В. Ослона

Похороны Браунинга

В Аббатстве, что даёт последний кров

Монархам нашим, Браунинг, несомый

Руками любящих его людей,

Одетый в мантию царя певцов,

Обрёл покой среди себе подобных.

Он не страдал, смерть разом погасила

Нетленный Свет в очах, и Жизни сила

Иссякла в нём. Нет участи светлей.

Быть может, где-то посреди вселенной

Он в жизни после смерти встретил розу

Любви своей, жену, земную грёзу,

И, с ней духовно слившись, как допрежь,

Надгробных гимнов внемлет звук смятенный

И озирает траурный кортеж,

Где скорбь витает. Кто-то слёзы льёт,

И детский хор вполголоса поёт:

«Он сон своим Возлюбленным даёт».

Земные формы их распались в прах,

И между ними пролегли моря,

Но души их смеются вдохновенно:

«Что значит смерть, когда среди вселенной

Мы вместе?» О каких ещё дарах

Любви, испившей боль, таить мечтанья?

А ежели за гробом нет свиданья,

Но лишь безмолвие и чёрный мрак,

Там есть покой и мир. Не бойтесь их,

Бог дарит сном возлюбленных своих,

А если вечным сном, — да будет так.

Перевод В. Ослона

George Walter Thornbury (1828–1876)

The Court Historian

Lower Empire. Circa A.D. 700

The Monk Arnulphus uncork’d his ink

That shone with a blood-red light

Just now as the sun began to sink;

His vellum was pumiced a silvery white;

“The Basileus” — for so he began —

“Is a royal sagacious Mars of a man,

Than the very lion bolder;

He has married the stately widow of Thrace —”

“Hush!” cried a voice at his shoulder.

His palette gleam’d with a burnish’d green,

Bright as a dragon-fly’s skin:

His gold-leaf shone like the robe of a queen,

His azure glow’d as a cloud worn thin,

Deep as the blue of the king-whale’s lair:

“The Porphyrogenita Zoё the fair

Is about to wed with a Prince much older,

Of an unpropitious mien and look —”

“Hush!” cried a voice at his shoulder.