– Согласен.

– Так что дай я снова спрошу тебя. Что думает о параллельном развитии иудаизма и христанства такой средний неортодоксальный еврей, как ты?

Элиав распрямил колени и откинулся на подушку. Какое-то время он размышлял и, подавшись вперед, сказал:

– Я всегда думал, что классический иудаизм примерно к 100 году нашего времени был готов к новой вспышке. Старое мышление было готово расширить свои границы. Для доказательства посмотри на концепции, полученные из свитков Мертвого моря. Или как развивался Талмуд. Так что меня никогда не смущало взрывное появление христианства. Мир был готов к нему.

– Почему?

– Может, потому, что иудаизм был жесткой несгибаемой старой религией, которая не давала личности свободы воображения. Она никогда не могла бы обращаться к миру в целом. Яркая, самоотверженная христианская религия идеально соответствовала потребностями обращения в свою веру.

– Только ли яркость отличает эти два верования?

– Частично. Потому что, понимаешь ли, когда под влиянием Талмуда иудаизм в самом деле стал реформироваться, он вернулся к своим истокам. Он стал тверже и неподатливее к современным изменениям, в то время как христианская церковь психологически шла вперед, а во времена бурных перемен у организма, который не развивается, куда меньше шансов, чем у того, который растет.

– Сдается мне, что иудаизму не повезло. В решающие годы ваши раввины были заняты лишь внутренними проблемами, когда наши отцы церкви обладали широким кругозором.

– Вот именно тут и кроется вопрос, который тебе стоило бы задать, – медленно произнес Элиав. – Ты говоришь, вам повезло, что в критические годы между 100-м и 800-м христианство шло вперед, а вот нам не повезло – в те же годы иудаизм шел назад. Неужели ты не понимаешь, в чем кроется настоящий вопрос? Вперед – к чему? И назад – к чему?

Поразмыслив, Кюллинан сказал:

– Ради бога, я все уяснил! Вот что подсознательно все время грызло меня, и я даже не сформулировал вопрос.

– Я считаю, что в те критические годы, когда иудаизм возвращался назад, к основным религиозным предписаниям, которые и позволяли людям сосуществовать в обществе, христианство рвалось вперед, к величественной личной религии, но она и за десять тысяч лет не научила бы людей, как им жить бок о бок. У вас, христиан, будут красивые и полные страсти взаимоотношения с Богом, потрясающие храмы, самозабвенное поклонение и взлет духа. Но у вас никогда не будет такой тонкой и продуманной организации общества, семейной жизни и маленькой общины, что возможно только в иудаизме. И вот о чем я хочу спросить тебя, Кюллинан. Может ли группа раввинов найти в Торе и Талмуде такое решение, которое подвело бы их к изобретению инквизиции, концепция которой противоречит всем законам общества?

Теперь настала очередь Кюллинана раскачиваться вперед и назад. Наконец он признался:

– Боюсь, что в то время мы обращались с вами не очень хорошо.

Элиав застонал:

– Ну почему вы, христиане, вечно употребляете такой удивительный эвфемизм «обращались не очень хорошо»? Джон, ваша инквизиция сожгла заживо более тридцати тысяч лучших представителей еврейства. Мне довелось прочитать, как выдающийся немец признавался, что его народ «не очень хорошо» обращался с евреями. Он прибегнул к этому мягкому выражению, чтобы скрыть уничтожение целого народа. Иудаизм просто не позволил бы своим раввинам принять такое решение. Мне кажется, иудаизм можно понять, только если увидеть в нем фундаментальную философию, направленную на решение величайшей из всех проблем: как людям жить совместно в организованном обществе?

– А я думаю, – предположил Кюллинан, – что подлинная религиозная проблема всегда одна и та же: «Как человек может прийти к познанию Бога?»

– Вот в этом и есть разница между нами, – сказал Элиав. – Вот в этом и есть разница между Ветхим Заветом и Новым. Христиане ищут дух Божий, но в действительности он столь ослепляющ, что вы отворачиваетесь от него, предпочитая строить соборы и убивать миллионы людей. Евреи же избегают такой близости и год за годом продолжают жить в своих гетто, со своими убогими маленькими синагогами, разрабатывая те принципы, которые позволяют сосуществовать людям.

– Об эвфемизме «обращались не очень хорошо». Что такие евреи, Как ты, думают о нем… сейчас?

Снова Элиав сбросил руки с коленей и откинулся в темноту палатки.

– Я думаю, миру очень повезло, – медленно сказал он, – что появился Мартин Лютер.

– Что ты имеешь в виду? – не понял Кюллинан.

– Я имею в виду, что до той поры вы, католики, в самом деле относились к евреям, как вы выражаетесь, не очень хорошо. Если бы кто-то составил даже неполный список всего, что твоя церковь сделала моей, то он бы полностью уничтожил любое моральное оправдание существования католицизма, и, если бы такой обыкновенный человек, как я, пришел к выводу, что отношение твоих единоверцев к моим и является основной сутью католицизма, я не вижу, как мы могли бы сосуществовать. Но к счастью для мировой истории, появился Мартин Лютер, который доказал, что и протестанты могут быть такими же дикарями. Кстати, отнюдь не сбитые с толку католики разжигали крематории в Германии 1939 года, а порядочные скромные протестанты. Не политические лидеры католиков пожимали плечами, не обращая на это внимания. Это были протестантские премьер-министры и президенты. Так что такие люди, как я, говорят: «То, что происходило в Испании, не было порождением католицизма. И то, что происходило в Германии, не было протестантством. И то и другое просто выражало свое время, говоря о смертельной болезни христианства». Ты понимаешь, что я хочу сказать?

– Что те, кто убивали евреев, не были ни католиками, ни протестантами, а просто христианами?

– Да, – сказал Элиав. – Эта глубокая личная религиозность черпала свои силы в личности Христа и того, что он и Павел проповедовали. Это было ярко, убедительно и вело по пути личного спасения. Эта религиозность позволяла возводить парящие в небе соборы и создавать еще более ценные сокровища мысли. Но она была совершенно не в состоянии научить людей, как им жить бок о бок.

На другой койке послышался шорох, и к Элиаву подошел Табари.

– Не верь ни одному его слову, – сказал араб. – Единственная причина, по которой евреи не вели себя как христиане, заключалась в том, что последние две тысячи лет при них не было никого, кто позволял бы себя пинать. Вот это главное. Стоило им создать царство, оно тут же расползалось по швам. Сколько просуществовали империи Саула и Давида? Чуть больше сотни лет. В таком маленьком месте, как Палестина, они раскололись на Северное царство и на Южное. Джон, ты слышал, что рассказывают о евреях? Встретились два еврея и построили три синагоги. «Ты будешь ходить в свою, я в мою, а к тому сукиному сыну на горке – ни ногой».

Элиав засмеялся:

– Чему-то ты здесь научился, Джемал. В ходе истории мы убедились, что нам так же трудно договариваться, как и вам, арабам.