– Это точно, – согласился Джемал. – Но когда я слушал, как вы, ребята, спорите, то думал: чего это я молча лежу себе, когда у меня есть решение?

– И каково же оно? – спросил Кюллинан.

– Очень простое. Время иудаизма прошло. Будь евреи поумнее ко времени появления тут христиан, они бы присоединились к ним. Прошло время и христианства. Будь вы посообразительнее, то оба присоединились бы к самой новой религии. К исламу! – Он низко поклонился. – Скоро вся Африка будет исламской! И вся черная Америка. Я предвижу, что Индия откажется от индуизма, а Бирма и Таиланд отринут буддизм. Джентльмены, я представляю религию будущего. Предлагаю вам спасение.

Небрежная чушь этого заявления развеселила мужчин, и они рассмеялись. Из другой палатки послышался голос фотографа: «Кофе!» – и начался день, почти ничем не отличающийся от тех пятнадцати миллионов дней, что рассветали над Макором с тех пор, как в его пещерах поселилась первая организованная община.

* * *

4

В первые годы XVI столетия Цфат был незаметной деревушкой, в глинобитных домах которой, что жались на узких улочках, жило не более тысячи человек. Улицы вились по юго-восточным склонам холма в Галилее. Вершина его купалась в солнечных лучах. Ее посещали только орлы и ползучие твари; тут же стояли суровые остатки форта крестоносцев. Его некогда высокие башни обвалились, и стены осели.

Северные ветра приносили к развалившейся крепости тучи песка. Он оседал, и деревья пускали в нем корни, так что некогда гордая крепость сейчас представляла собой лишь земляной холм, из которого тут и там торчали камни кладки; порой на них виднелась резьба, напоминавшая, каким величественным был этот холм. Из тысячи жителей примерно двести были евреями, несколько христиан, остальные же были мусульманами, и лишь один или два человека помнили рассказы своих дедушек, что когда-то этот холм был бастионом крестоносцев.

В городке, который приютился на склоне холма ниже развалин, были две мечети, синагога, маленькая церковь, горсточка еврейских лавок и восточный базар, на котором всегда царил полумрак. Турецкий правитель, получив на право правления эдикт из Константинополя, поддерживал мирные отношения между различными общинами. Он позволял кади судить мусульман, раввины разбирались с евреями, а священники руководили христианами. Раз в год сюда добирался небольшой караван из Дамаска, неся несколько тюков убогих товаров, которые навевали грустную память о шелках и пряностях былых времен, а турки время от времени собирали скромные налоги, потому что торговля тут еле теплилась. И если бы кто-то объективно оценил состояние Цфата в те ранние годы, он мог смело утверждать: «Эта деревушка будет спать вечно, единственная стоящая вещь тут – это горный воздух».

Но в 1525 году несколько событий, никоим образом не связанных между собой, изменили историю Цфата, и на ближайшие девяносто лет его община стала одной из самых заметных в мире: в городе появились фабрики и мастерские и теперь тут жило шестьдесят тысяч человек; он стал торговым центром, известным во всей Европе, и духовной столицей еврейского народа. Сонный маленький городок вошел в свой золотой век, залив его таким сиянием, что память о нем сохранилась даже у народов, обреченных на исчезновение. И эта революция совершилась при помощи трех вещей, которые меньше всего подозревали о возложенной на них роли: верблюда, веретена и книги.

Чудо Цфата началось с верблюда. По мере того как росли богатство и власть Турецкой империи и Константинополь сменил Геную и Венецию в контроле над торговыми путями из Азии в Европу, такие промышленные центры, как Дамаск и лежащий в развалинах порт Акко, стали процветать заново. Так как караванные пути по высокогорью всегда шли через Цфат, город постепенно стал тем местом, где останавливались купцы и откуда осуществлялась защита караванов. Каждая группа путешественников оставляла в Цфате часть своих богатств, а порой тут оставался и кто-то из их спутников, потому что чудесное расположение города, где снежными зимами царила прохлада, привлекало людей, уставших от пустыни. Большинство, кто таким образом попадал в Цфат, были арабами. Они занимали южные и восточные кварталы города, строили новые мечети и дополнительные ряды на крытых рынках.

Но без веретена верблюды мало что дали бы городу, а оно попало в Цфат по иронии судьбы. Когда евреев изгнали из Испании, а потом и из Португалии, кое-кто из самых смелых и умных изгнанников не стал добираться до таких новых убежищ, как Амстердам, а решил вернуться в Эрец Израиль, землю, о которой они мечтали. Сходя на берег в Акке, они слушали рассказы моряков, которые останавливались в единственной гостинице на набережной: «Иерусалим представляет собой убогое зрелище, а Тиберии вообще больше нет. Настоящая Святая земля только в Цфате». Пешком и на мулах эти энергичные евреи преодолевали и сухопутную дорогу до Цфата, где начинали осваивать западную часть города, строя небольшие каменные дома на красивых склонах, которые смотрели и на вади и на горы. Редко когда жертвы религиозных преследований находили такое прекрасное убежище, которое досталось тем евреям из Аваро и других испанских городов, добравшихся до Цфата.

Вот они-то и привезли с собой веретено, которым пользовались в Испании, чтобы крутить нитки из шерсти мериносов, и оно помогло превратить их новый дом в самый крупный центр ткачества в Азии. Среди развалин Акки стали собираться огромные верблюжьи караваны в ожидании кораблей, которые доставляли сырую шерсть из Испании и Франции, а в Цфате евреи делали из этой шерсти прекрасную ткань, окрашивали ее по древним рецептам и через ту же Акку отправляли обратно на рынки Европы. Неожиданно доход Цфата вырос от десяти тысяч флоринов в год до двухсот, а потом и до шестисот тысяч, а еврейское население увеличилось с двух тысяч до более чем двадцати тысяч человек. И теперь уже моряки в Акке говорили о нем: «Главный город в Палестине».

Но караваны верблюдов ходили во многие города, и, хотя те богатели, они не оставили по себе следа в памяти истории. Та же судьба могла постичь и Цфат, если бы евреи, которые доставили сюда веретено, не привезли с собой и книгу, одну из самых необычных в истории, и именно воздействие этой книги донесло имя Цфата до самых отдаленных еврейских общин в мире. Этот центр знаний на склонах холма манил к себе ученых десятка стран столь различных, как Египет и Польша, Англия и Персия.

Но ведь и во многих городах были книги – только они мало что давали. К вящей славе Цфата послужило то, что в нем обосновались три раввина, которые смогли оценить значение этой книги: ребе Заки из Италии, ребе Элиезер из Германии и харизматический ребе Абулафиа из Испании.

Первым из трех раввинов до Цфата добрался Заки-сапожник. После семи лет мучительного существования в Африке он добрался до берегов Греции и наконец вместе с женой и тремя дочерьми высадился в разрушенном, заваленном камнями порту Акка. Караван, направлявшийся в Дамаск, разбил первую ночную стоянку на необитаемом холме Макор, который предки Заки покинули более тысячи лет назад; но дома, в которых они жили, теперь были погребены под остатками форта крестоносцев, под наносами песка, усеянными цветами.