Мы деградируем. Мы не можем банально сохранить старый уровень коллективного бессознательного, а уж двигаться вперёд старыми темпами! Учителя уже не готовят новое общество, они пытаются удержать в руках ускользающее старое. И эта коллективная, наведённая слепота. Абсолютная, непробиваемая, могучая. На этой планете мы — разведчики, исследователи, а не смогли углядеть самого главного. Что нам жизнь, откуда ни возьмись оказавшаяся вокруг? Так… ещё один плацдарм для прыжка.

Я соглашался с ней, я не мог не согласиться. Его дух был разлит здесь вокруг, повсеместно, сколько нужно таланта, чтобы даже не попытаться Его заметить?! Но именно это было с её стороны неверным ходом. Ибо Мари всё равно не смогла. Она увидела страх в моих обезумевших глазах и… сделала то, чего ни в коем случае нельзя было делать. Отступила.

— Пойми, я не смею тебя винить в этом всём, не имею такого права, но и жить по твоей логике не могу.

По какой логике?!! Я в тот момент был уже совершенно неспособен соображать, и уж точно — не находил в себе сил сопротивляться, просто тупо стоял перед ней и молчал.

— Простое высказывание: мне хочется нашему ребёнку хорошего будущего. Здесь оно не может быть хуже, чем там, куда ты нас так зовёшь.

Я уже никого никуда не звал, просто молчал в ответ. А она уже достаточно приспособилась к ситуации, спокойно продолжая мне вычитывать:

— Ты же должен понимать, я всё равно останусь без тебя, пусть в этой треклятой банке, пусть здесь. Та судьба, которую ты себе выбрал — она уводит тебя от нас прочь. Ведь это только в сказках, что читал нам в детстве Учитель, отважные Пилоты за «год и девять месяцев» доводили Полёт до конца, а потом жили долго и счастливо… вероятнее всего, ты умрёшь в Пространстве, как два предшественника Третьего Действительного Пилота Илиа, так и не отыскав свою долгожданную Новую Планету. Вот она — реальность, а не та сказка, что тебе приснилась. Слышишь, проснись!

Если бы я оказался менее щепетильным, если бы она не принялась бы увещевать меня тогда, словно это я её ребёнок, если бы наша общая боль по-прежнему осталась остра, не притупившись со временем… стоило бы попытаться, а так — ситуация оказалась патовой ещё в середине игры. Мы оба проиграли.

Я поцеловал её, уже глядя на часы, уже снова жёсткий и энергичный. И План уже снова был со мной. И я уже готов был его воплотить в жизнь, сколь тяжёлыми бы ни были мои личные потери… на План не было жалко и всей жизни. Да, получилось так, что Мари сама меня убедила, что я прав, пусть и пытаясь уверить меня в обратном.

Аэрон позволит ей вернуться домой, среди Его людей были и Медики, так что во время родов с ней должно быть всё в порядке. Отчего-то, глядя на неё в последний раз, я думал не о том чувстве, что нас связало раз и навсегда, а о той мерзкой интриге, которую мне пришлось учинить, чтобы дать возможность состояться этому нашему разговору. Бессмыслица какая-то, сейчас я понимаю, что мы сделали всё, чтобы стало ещё хуже. И если бы только себе…

— Прощай! — крикнул я ей вослед. Она так верила в судьбу… что ж, пусть мои шансы и невелики, но я тоже начал в неё верить. План должен сработать, иначе к чему мне, и вправду, этот Полёт?

Мари растворилась в небесах, я же с сухими глазами вызвал по браслету другой аэрон. Он должен был отвезти меня в район орбитальной Стартовой Площадки, что располагалась тридцатью милями южнее пустого теперь здания Центра Управления. У меня оставалось ровно шесть часов.

«Тьернон», впервые — не «мой «Тьернон», он ждал меня там… в небе.

Странный человек, всей душой я стремился остаться, наперекор фактам, в противовес собственным страхам и собственному же призванию, как я его понимал тогда… чудовищный, жуткий, кровоточащий кусок моей собственной души оставался здесь, на этой планете. Его уже никогда не вернёшь, не пристроишь обратно, я понимал это даже отчётливей, чем теперь, но — не остался. Даже и мысли такой не было.

Прыжок во мглу небытия прошёл для меня таким обыденным, таким посторонним, будто это был не я сам, а кто другой, и тот человек не стоил и капли моего драгоценного внимания. Страшно… хм, я так думал, рассуждая об этом раньше, но когда мне пришлось поверить в абсолютную реальность произошедшего, в его неотвратимость, мне пришлось к тому же, одновременно, пересмотреть ту цену, которой мне оно стоило.

Шаг мой был твёрд, зрачки напряжённо вглядывались в окружающую меня реальность, руки точно знали, что делать. Какое, в таком случае, кому дело до моих душевных переживаний. Рок вёл меня именно туда, где прятались в тенёчке все, как есть, демоны моего собственного, камерного ада. С логикой старушки-судьбы не поспоришь, из всех зол она выбрала большее, видимо, тщась надеждой увидеть во мраке своего бессмысленного, по сути, существования хоть толику чего-то интересного, я же… я ей помог в этом.

Последний челнок отправлялся полупустой. На его борту собралось несколько дежурных сотрудников следящих станций да я, Действительный Пилот, стремящийся навстречу собственному Кораблю. На меня оборачивались, я же сидел в кресле абсолютно недвижимо, без тени эмоций на лице, и, кажется, даже задремал, поскольку абсолютно не запомнил момента причаливания к шлюзам «Тьернона». Выходя из пассажирской кабины челнока, я перехватил напряжённый взгляд его Пилота-навигатора, отчего-то замершего на пороге, тот явно хотел что-то спросить, но не решался.

— Персонал, не относящийся к группе прямого доступа, должен в течение часа быть зафиксирован в личных капсулах. Вы разве не слышали приказа по Флоту?

Он дёрнулся, как от пощёчины, в эту группу он, как и следовало из его низкого ранга, разумеется, не входил. Напоминать об этом лишний раз, будь я в нормальном состоянии, мне ни за что бы ни пришло в голову, тогда же нужно было что-то совершить нечто такое, что сделало бы меня более… действенной фигурой во всём происходящем. Хотя, что такое эта группа прямого доступа, так, лишние несколько дней, а потом — всё тот же сон без сновидений, вневременное существование в виде бездушного груза, упакованного в индивидуальные гибернационные камеры. Я должен остаться один. Теперь — именно должен.

Кабина Пилота, некогда обставленная и оформленная лично мной, уже добрых полгода служившая мне вторым родным домом… я почувствовал здесь только