– Ты посылал за мной?

Я нехотя поднял глаза:

– Да. Нужна твоя помощь.

Никогда и никому я не говорил таких слов.

– Вот он я. Что тревожит нас?

И тогда я поведал ему, как смерть подбирается ко мне, хватая за горло тех, кто мне дорог. Я ощущаю ее пальцы и на своей шее, они сжимают ее, не дают мне дышать. Я перечислил всех, кого безжалостно отняла костлявая, и назвал тех, над кем она уже занесла свою косу.

– Я тоже чувствую ее приближение, – признался Уилл. – С недавних пор я начал замечать, что у меня постоянно что-то болит. Я вряд ли долго протяну… Внутри то там, то сям ноет и скрипит. Мое бренное тело нуждается в исцелении, недуги приводят меня в уныние. Эх, только в молодости мы беспечны и не думаем о старости. Однако недомогания наши – это еще не знак того, что последний час близок. Просто нам дарован долгий жизненный путь, и кончина близких свидетельствует о том, что нам отпущено больше, нежели другим. Философы, много размышлявшие о возможном долголетии, неизменно приходили к выводу: старики, пережившие всех, с кем сводила их жизнь, жаждут смерти, ибо их гнетет одиночество. Почему же так происходит? Ведь вокруг не меньше людей, чем в юности. Но очевидно, в преклонном возрасте уже не заведешь друзей-приятелей, не встретишь любимую. Родство душ прельщает нас в ранние годы и порой выдерживает все испытания судьбы, радуя нас и в старости. Если повезет, конечно.

Я кивнул. Брэндон. Мор. Моя сестра Мария. Бесси. Сам Уилл. Но Екатерина, моя милая Екатерина… ее я полюбил позже, и наш союз еще молод. Значит, я крепко держусь в седле.

Внезапно мрачное настроение исчезло, и печальный разговор стал утомлять меня. Я не удосужился тогда докопаться до причины возникшего раздражения. Грустил я потому, что Бесси, любовь моей юности, умирала, а раздосадовали меня намеки Уилла. Дескать, истощилась способность Генриха любить и быть любимым. Понятно, что он имел в виду Екатерину Говард и ее неуместность в моей жизни.

101

Спустя пару часов я уже возлежал на шелковых простынях широкой королевской кровати, забавляясь с Екатериной. Я опустил занавеси золотого парчового полога, чтобы создать иллюзию былых развлечений на полях Франции. Пламя свечей трепетало в прихотливых потоках воздуха, проникавших под полог, и мерцающий свет усиливал волшебство… Мы были одни в неведомом мире, загадочной обители взрослых игр…

Екатерина залилась смехом, когда я погладил ее шею. Я провел пальцами по ее изгибам и впадинкам. Гладкая кожа была слегка влажной. Откуда взялась испарина в холодные зимние дни?

– На Рождество мне подарили крем из Сирии, – пояснила королева, словно прочитав мои мысли. – Его сделали из веществ, которых нет в Англии.

Из Сирии?

– И кто же вернулся из далеких краев? – невольно поинтересовался я.

В те дни никто не осмеливался открыто торговать с неверными.

– Фрэнсис Дерем, – усмехнувшись, сказала Екатерина. – Одно время он пиратствовал в Ирландском море. А морским разбойникам закон не писан.

Я нахмурился.

– Мой кузен, – прошептала она, щекоча мне ухо кончиком языка. – Вы помните его?

– Да, он и выглядел как пират, – проворчал я.

Она дразнила меня, а я не желал возбуждаться. Пока не желал.

– Надеюсь, вы с ним расстались? Его и ему подобных не должны видеть при дворе. Тем более в вашем обществе.

Она откинулась на подушки, извиваясь всем телом, как серебристая русалка.

– Я отослала его домой, – зевнув, произнесла она. – Наверняка он опять займется пиратством.

– Так поступают несчастные влюбленные. У него разбито сердце? – спросил я небрежно.

– У него нет сердца. А если и есть, то оно черно как ночь.

Рассмеявшись, Екатерина раскинулась на постели, подобно распутной бродяжке. Протянув руки, она взглянула на меня со страстной мольбой и откровенным желанием. Она любит и хочет меня! Ее молодое гладкое лицо излучало необузданное и беспримесное вожделение. Вот… разве это не доказывает, как страстно она жаждет моей любви?

Под бархатным платьем Екатерина носила шелковое белье, обильно украшенное вышивкой из блестящих шелковых нитей. Согретая телесным теплом одежда казалась живой, когда я снимал ее с королевы. И вот Екатерина предстала перед моим взором во всей своей красе. Ее сердце сильно билось, и все ее упругое стройное тело подрагивало, словно натянутая на барабан кожа.

Я, не смущаясь, раздевался перед ней. В былые времена меня называли Аполлоном, олимпийским атлетом, и сейчас я постепенно возвращался к прежней форме благодаря упорным ежедневным физическим нагрузкам – верховой езде, метанию тяжелых бревен. Даже в своем уединенном кабинете я постоянно тренировался, поднимая тяжести.

Ее ловкие пальчики проникли под тонкий батист моей нательной рубашки. Мне захотелось, чтобы жена тоже увидела меня обнаженным. Принося жертву своей любви, я решил полностью открыться перед ней.

Екатерина отбросила рубашку в сторону, и мы, подобно Адаму и Еве до грехопадения, остались совершенно нагими друг перед другом. Кончики ее пальцев с красными блестящими ноготками (должно быть, пират снабдил ее краской) легко пробежали вниз по моей груди, деля ее пополам. Щекочущие прикосновения вызвали во мне трепетное возбуждение, по коже побежали мурашки.

– Ах, как замечательно широка ваша грудь, – мечтательно произнесла она, – наверное, в полтора раза шире, чем у могучего гвардейца.

Я посмотрел на нее. Ее утонувшее в перине холеное тело соблазнительно – по-змеиному – извивалось. Да, видение Евы вытеснялось образом змея-искусителя.

Мне захотелось слиться с ней. Я жаждал нашего полного единения.

– Екатерина… Жена моя, – пробормотал я, припадая к ее губам.

Спина ее изогнулась, и умащенная ароматными маслами плоть прижалась к моему телу во всем его неприкрашенном естестве. Мы сплелись в порыве страсти.

Она обхватила меня горячими ногами. Казалось, мой стан жаркими кольцами обвивают змеи. Сокровенное лоно, увлажненное росой желания, было готово принять меня. Все его розовые складочки раскрылись, точно лепестки затейливого цветка, и манили в тайную бездну. Издав стон ликования, я ворвался в темную глубь и достиг вершины неописуемого блаженства.

Таково поэтическое описание. Но не пора ли вернуться к прозе, более уместной в ходе судебного разбирательства? Поскольку сейчас я чувствую неприятие и гнев, читая эти строки. Рука моя начертала их по памяти, а память об этих днях до сих пор терзает меня, словно кость в горле. Да, тогда я превозносил до небес наше супружеское счастье, не зная правды. А теперь я представлю вам подлинную картину, омраченную более поздними сведениями.

Мессалина, развратница, умащенная ароматными маслами, околдовала меня до безумия. В ее присутствии и благодаря ее искушенной