class="poem">

Отхлынуло море волной:

Жизнь уносится вспять,

Природа играет мной,

Сил нет прилива ждать.

Вечно юная Дигди[129] известна давно,

Юбок пышных я прежде носила штук пять,

Ну а ныне плащ рваный скрывает легко

Моей плоти усохшей былую стать.

Девы младые объяты тоской,

Богатства их манит жар,

А нас манил не телец златой,

Но небесной любви пожар.

А король мой славен дарами —

В волнах жизни мы славно резвились —

И с породистыми скакунами

В колесницах над миром носились.

Не прельстит уже молодцов взгляд,

И рук моих сморщилась кожа,

Но цари восхваляли стократ

Ласки их на любовном ложе!

Пировала я за дворцовым столом,

В волосах моих звезды сверкали,

И не стоит скорбеть о том,

Что те славные дни миновали.

Лучше Богу воздам хвалу я,

Что земную сладость беспечно вкушала,

Не давая застыть на губах поцелуям,

Вихрем жарким любовь и страсть я взбивала.

И не плащ мой от старости тлеет —

Нет, сама я тлеть начинаю —

Серебрится уже волос моих снег,

А младые ланиты кора дуба скрывает.

Познав жар любви, как бездонность моря,

В жертву правый глаз отдала годам,

Ну а левый глаз помутнел от горя,

И на ощупь бреду я к небесным вратам.

На пирах веселилась я от души,

Нынче ж в темной часовне молюсь,

Тускло, блекло горит огонек свечи,

Вместо сладких вин пью я грусть.

Не приду я теперь в королевский рай,

Кров дает мне шалаш сырой,

На костре моем греется жидкий чай,

Боже, смилуйся, дай мне покой.

Не под силу поднять паруса мне, увы,

Не наполнит их ветер зари,

Все желанья навеки уснули в дали,

Где младые годы прошли.

И лишь мрачным воем поет волна,

Зимний ветер жесток и не слаб.

Не зайдет ко мне в гости даже во снах

Ни господин, ни раб.

Приливная волна

Хлынет на берег вдруг,

Но отхлынет пенно, смывая песок

С моих ослабевших рук.

Приливная волна

На убыль идет!

Мой исчерпан до капли прилив,

А отлив меня в бездну морскую влечет.

Помоги мне, Боже,

Гордость вернуть

Полноводных и славных лет.

Хоть несчастен, увы, наш последний путь,

И красы былой давно нет.

Довольно же медлить на той земле,

Где жизнь замерзает в снегу,

Горячая кровь остыла во мне,

Жить больше невмоготу[130].

Его голос спустился с неземных высот и утих вместе со сладкозвучной арфой. Настроение мое испортилось окончательно. Намеренно ли спел он эту жестокую балладу, в которой говорится о старости и страхе перед увяданием обманчивой телесной красоты? Только болван мог выбрать такую песню, чтобы развлечь больного короля. Она предназначена для тех, кто молод и здоров. Однако у парня, похоже, не было задних мыслей, так что ее можно считать завуалированным комплиментом.

Тем не менее у меня возникло ощущение, будто я во время великопостного ужина проглотил тухлого карпа. Я жестом велел ирландцу уйти. Нилл расстроенно нахмурился. Да, этому дикарю придется еще многому научиться при дворе. Он славно поживет у нас, заодно приобщится к цивилизации.

Оставшись в одиночестве, я устало откинулся на подушки и, стараясь ни о чем не думать, наслаждался ароматом яблоневых дров. Но на языке оставался горький привкус.

– Жестоко, – шевельнулись мои губы, но слово застряло в горле.

Ожидание продолжалось. Что ж, Господу угодно научить меня терпению и смирению… в постижении Его таинств. Поежившись, я закутал шею лисьим воротником. Надо выдержать это холодное и бесплодное бдение. А чем, интересно, занята Екатерина?

Прикованный к постели человек быстро выпадает из привычного распорядка, в котором, равно как и в смене дня и ночи, заключена мировая мудрость. Но больной может перестроить его по своему усмотрению, подобно тому как играющий с кубиками ребенок возводит и разрушает свои причудливые постройки.

У меня не было надобности копить силы для беспокойных дневных трудов, поэтому я спал вдвое меньше обычного. В Евангелии от Луки сказано: «…взошел Он на гору помолиться и пробыл всю ночь в молитве к Богу»[131]. Всенощные бдения вводили меня в странное состояние – казалось, я возношусь в заоблачные сферы, в царство Святого Духа. Я плавно спускался на грешную землю, когда за дверями начиналась утренняя суета. Вскоре появлялся Калпепер со своевременно нагретым дневным шлафроком, а потом сияющий юный Скарисбрик приносил на подносе обильный завтрак. Ночное противостояние с ангелами изматывало меня. Здоровые люди к утру чувствуют себя бодрыми, но я погружался в сонную вялость. О проклятое безделье, неплодотворная жизнь! Неудивительно, что лежачие больные с трудом идут на поправку.

Калпепер выглядел взволнованным и озабоченным. Он приносил мне одежду и старательно исполнял свои обязанности, но взгляд его зачастую становился отстраненным. Видно, мысли моего слуги были далеко… Однажды он вручил мне кожаную папку с изящным тиснением для хранения корреспонденции от наших иностранных послов. Она была оснащена чудными клапанами, карманами и особым отделением для воска и королевской печати. Он сам придумал и заказал для меня такой славный подарок.

Я похлопал его по руке и кивнул в знак благодарности. Как же мне надоела немота. Хотя я знал, что она пройдет – да-да, непременно пройдет!

Екатерина являлась сразу после службы, которую она ежедневно посещала в восемь утра. Моя благочестивая жена, зачем-то подражая многим придворным прелестницам, скрывала свою набожность, словно постыдную наклонность, которая могла выставить ее перед окружающими в невыгодном свете. В молодости чужое мнение имеет первостатейное значение.

А ведь после искренних молитв, обращенных к Создателю, она сияла неземной красотой и, конечно, прекрасно знала об этом. Я улыбался ей и, подняв руку, гладил по щеке. Вечерами (когда слуги зажигали камин и оставляли меня в покое) я обычно писал ей письма, рассказывая о моих