Коновалов посмеются над народом. Крестьянам вместо земли дадут камень!»[2289]. Вновь бурные аплодисменты. Как отмечали очевидцы, «речи ораторов большевиков (Молотов, Юренев), выступавших резко против всяких «сделок» с правительством, имели шумный успех»[2290]. Похоже, любые с пафосом произнесенные идеи проходили на «ура». Дебаты шли долго и яростно.

Меньшевики, выступившие в поддержку позиции Исполкома, обещали даже жаловаться на большевистских депутатов Ленину, который, будучи правоверным марксистом, никогда бы не допустил даже мысли о создании советского правительства в эпоху победившей буржуазной революции. Плохо они знали Ленина… Бундовцы были не против участия советских лидеров в правительстве, но не осмелились озвучить эту позицию. Рафес отмечал, что «представители большевиков повели крайне энергичную атаку против поддержки буржуазного правительства. Членам Исполнительного комитета пришлось со всей энергией отстаивать эту позицию. Выступление с предложением участия во Временном правительстве вряд ли встретило бы поддержку на пленуме Совета, когда и большинство Исполкома было против него. Оно лишь сыграло бы на руку большевикам»[2291].

Против передачи власти Временному правительству голосовали только 19 депутатов, среди которых были все члены большевистского Бюро ЦК. Опасения в отношении атаки слева оказались преувеличенными. К тому же большевики тут же сами раскололись: позицию ЦК не поддержат даже многие соратники из городской организации партии.

Но в правительственную программу, выработанную на переговорах с думцами, Совет предложил внести дополнения: «1) Временное правительство оговаривает, что все намеченные мероприятия будут проводиться, несмотря на военное положение; 2) Манифест Временного правительства должен быть одновременно за подписью М. Родзянко и Временного правительства; 3) Включить в программу Временного правительства пункт о предоставлении всем национальностям прав национального и культурного самоопределения; 4) Образовать наблюдательный комитет за действиями Временного правительства из состава Совета солдатских и рабочих представителей»[2292].

На правительство, претендовавшее на диктаторские полномочия, был еще до объявления о его создании надет тесный намордник.

Только во второй половине дня 2 марта Временное правительство решилось более-менее официально заявить о своем существовании. Делать это пришлось Милюкову как наиболее известному его члену. «Около 3 часов дня меня просили выйти к публике, собравшейся в колонной зале дворца, и объявить формально об образовавшемся правительстве, — вспоминал лидер кадетов. — Я с удовлетворением принял предложение: это был первый официозный акт, который должен был доставить новой власти, так сказать, общественную инвеституру. Я вышел к толпе, заполнявшей залу, с сознанием важности задачи и с очень приподнятым настроением… Слова как-то нанизывались сами собой»[2293]. В отредактированном автором для газет тексте речи начало ее было весьма пафосным.

«— Мы присутствуем при великой исторической минуте. Еще три дня назад мы были скромной оппозицией, а русское правительство казалось всесильным. Теперь это правительство рухнуло в грязь, с которой сроднилось, а мы и наши друзья слева выдвинуты революцией, армией и народом на почетное место первого русского общественного кабинета. Это произошло потому, что история не знает и другого правительства, столь трусливого и изменческого, как это ныне низвергнутое правительство, покрывшее себя позором… Будьте едины в устранении политических споров… могущих еще вырвать из наших рук плоды победы»[2294].

— Кто вас выбрал? — донеслось из толпы.

— Нас выбрала русская революция, — гордо заключил Милюков. — Мы не сохраним этой власти ни минуты после того, как свободно избранные народные представители скажут нам, что они хотят выбрать других людей».

Милюков был крайне доволен найденной им формулой о революции как источнике легитимности нового правительства. «Эта простая ссылка на исторический процесс, приведший нас к власти, закрыла рот самым радикальным оппонентам. На нее потом и ссылались как на канонический источник нашей власти»[2295]. Ученик великого Ключевского мог бы знать, что революционная легитимность является весьма непрочной.

— А кто министры? — раздались голоса из зала.

Милюков начал с премьера, назвав Львова.

— Цензовая общественность, — отозвался зал.

— Цензовая общественность, — нашелся Милюков, — это единственная организованная общественность, которая даст возможность организоваться и другим слоям русской общественности. Но, господа, я счастлив сказать вам, что и общественность не цензовая тоже имеет своего представителя в нашем министерстве. Я только что получил согласие моего товарища А. Ф. Керенского занять пост в первом русском общественном кабинете. Мы бесконечно рады были отдать в верные руки этого общественного деятеля то министерство, в котором он воздаст справедливое воздействие прислужникам старого режима, всем этим Штюрмерам и Сухомлиновым.

Керенский прошел на ура. Куда хуже было дело с Гучковым, фамилия которого вызвала недовольный гул.

— А. И. Гучков был моим политическим врагом в течение всей жизни Государственной думы (крики: «другом!») Но теперь мы политические друзья. Я — старый профессор, привыкший читать лекции, а Гучков — человек действия. И сейчас, когда я в зале говорю с вами, Гучков на улицах столицы организует нашу победу.

Дальше было немного легче. «С аплодисментами прошли всероссийски известные имена вождей думской оппозиции, — напишет Милюков в мемуарах. — Менее известные имена думских оппонентов старого правительства справа по финансовым и церковным вопросам, Годнева и В. Львова, публика проглотила молча. Всего труднее было рекомендовать никому не известного новичка в нашей среде, Терещенко, единственного среди нас «министра-капиталиста» (интересно, к какому слою Милюков относил банкира Гучкова — В. Н.). В каком списке он «въехал» в министерство финансов? Я не знал тогда, что источник был тот же самый, из которого был навязан Керенский, откуда исходил республиканизм нашего Некрасова, откуда вышел и неожиданный радикализм «прогрессистов» Коновалова и Ефремова. Об этом источнике я узнал гораздо позднее событий…»[2296]. Читателю об этом источнике хорошо известно.

— А программа? — справедливо интересуются из аудитории. Вопрос Милюкова явно озадачил.

— Я очень жалею, что… не могу прочесть вам бумажки, на которой изложена эта программа. Но дело в том, что единственный экземпляр программы, обсужденный вчера в длинном ночном совещании с представителями Совета рабочих депутатов, находится сейчас на окончательном рассмотрении их…

Наконец, прозвучал сильно всех возбуждавший вопрос о судьбе династии. Милюков перевел дух перед взволнованной массой с красными бантами и повязками.

— Я знаю наперед, что мой ответ не всех вас удовлетворит… Старый деспот, доведший Россию до границы гибели, добровольно откажется от престола или будет низложен (аплодисменты). Власть перейдет к регенту — великому князю Михаилу Александровичу (продолжительные негодующие крики, возгласы: «Да здравствует республика!», «Долой династию!» Жидкие аплодисменты, заглушенные новым взрывом негодования). Наследником будет Алексей (крики — «это старая династия»)… Как только пройдет опасность и установится прочный мир, мы приступим к подготовке Учредительного Собрания на основе всеобщего, прямого, равного и тайного голосования. Свободно избранное народное представительство решит, кто вернее выразил общее мнение России, мы или наши противники.

«Речь эта была встречена многочисленными слушателями,