дало пищи к предъявлению дальнейших, еще гнуснейших притязаний»[2250]. Дольше других не отвечал командующий Черноморским флотом адмирал Колчак, который еще утром того дня приказывал «всем чинам Черноморского флота и вверенных мне сухопутных войск продолжать твердо и непоколебимо выполнять свой долг перед Государем Императором и Родиной»[2251]. Но и он поддержит отречение.

Почему же боевые генералы и адмиралы, даже не замешанные в заговоре, заняли такую позицию? Безусловно, свою роль сыграл авторитет Алексеева. Безусловно, как Николай Николаевич или Рузский, кто-то из них солидаризировался со всеми разговорами прогрессивной общественности о «черных силах». Но сыграло свою роль и полное отсутствие понимания того, что же происходило, на что обращал внимание Сергей Ольденбург: «Они верили, что в Петрограде — правительство Государственной думы, опирающееся на дисциплинированные полки; ради возможности продолжать внешнюю войну они хотели, прежде всего, избежать междоусобия. Они не знали, что движение происходит под красным флагом. Они верили, что в Петрограде есть с кем договариваться»[2252].

2(15) марта, четверг. Отречение в пользу Алексея

После утреннего разговора с Рузским Николай невозмутимо и в одиночестве ожидал своей судьбы. Зашедшего к царю сразу после этой встречи Воейкова «поразило изменение, происшедшее за такой короткий период времени в выражении его лица. Казалось, что он после громадных переживаний отдался течению и покорился своей тяжелой судьбе»[2253]. К завтраку (по-современному, к обеду) никто приглашен не был. «Было уже около половины третьего дня, — записал Мордвинов. — Я спросил у проходившего мимо скорохода Климова, не собирается ли Государь выйти в это обычное время на прогулку, но Климов сказал, что к Его Величеству прошли только что генерал Рузский и еще два штабных генерала с бумагами… и что Государь их принимает не у себя в кабинете, а в салоне»[2254].

Двумя штабными генералами были Данилов и главный начальник снабжений фронта Саввич. Причину их появления в вагоне императора объяснил Саввич. За обедом в штабе фронта Рузский произнес: «Я вижу, что Государь мне не верит. Сейчас после обеда поедем к нему втроем, пускай он, помимо меня, еще выслушает вас»[2255]. В том, что именно скажут его помощники, Рузский мог не сомневаться. Дальнейшее — в их описании. Весь этот — один из самых драматичных эпизодов российской истории — продлился не более 45 минут.

«Император Николай ждал нашего прибытия в… зеленом салоне вагона-столовой, — вспоминал Данилов. — Наружно он казался спокойным, но выглядел бледнее обыкновенного, и на лице его между глазами легли две глубокие складки, свидетельствовавшие о бессонной ночи и переживаемых им тревогах. Государь был одет… в темносерый бешмет с погонами Кавказского пластунского батальона его имени, перепоясан тонким черным ремешком с серебряными пряжками; на этом поясе спереди висел кинжал в ножнах, оправленный также серебром.

Приветливо встретив нас, Государь попросил всех сесть и курить, но я и генерал Саввич невольно продолжали стоять под давлением крайней ответственности предстоящей беседы. Сам Государь и утомленный всем предыдущим главнокомандующий сели за стол друг против друга. Генерал Рузский стал медленно и отчетливо докладывать о всех полученных за последние часы сведениях. Когда очередь дошла до телеграммы генерала Алексеева с заключениями главнокомандующих, то генерал Рузский положил телеграфные листки на стол перед Государем и просил прочесть их лично»[2256].

Теперь передаем слово Саввичу, который свидетельствует, что Рузский после этого «обрисовал обстановку, сказав, что для спасения России и династии сейчас выход один: отречение его от престола в пользу наследника. Государь ответил:

— Но я не знаю, хочет ли этого вся Россия.

Рузский доложил:

— Ваше Величество, заниматься сейчас анкетой обстановка не представляет возможности, но события несутся с такой быстротой и так ухудшают положение, что всякое промедление грозит непоправимыми бедствиями. Я Вас прошу выслушать мнение моих помощников, они оба в высшей степени самостоятельные и притом прямые люди.

Это последнее предложение с некоторыми вариациями Рузский повторил один или два раза. Государь повернулся к генералам и, смотря на них, заявил:

— Хорошо, но только я прошу откровенного мнения.

Все очень сильно волновались. Государь и Рузский очень много курили. Несмотря на очень сильное волнение, Государь отлично владел собой»[2257]. Император сперва обратился к Данилову.

«— Ваше Императорское Величество, — сказал я. — Мне хорошо известна сила Вашей любви к Родине. И я уверен, что ради нее, ради спасения династии и возможности доведения войны до благополучного конца Вы принесете ту жертву, которую от Вас требует обстановка. Я не вижу другого выхода из положения, помимо намеченного председателем Государственной думы и поддерживаемого старшими начальниками действующей армии…

— А Вы какого мнения? — обратился Государь к моему соседу генералу Саввичу, который, видимо, с трудом сдерживал душившее его волнение»[2258].

Описывая свой бенефис, генерал Саввич уверял, что в тот момент приступ рыданий сдавливал его горло:

«— Ваше Императорское Величество, Вы меня не знаете, но Вы слышали обо мне отзывы от человека, которому Вы верили.

— Кто это?

— Я говорю о генерале Дедюлине.

— О, да (Дедюлин был дворцовым комендантом до Воейкова — В. Н.).

Генерал чувствовал, что он не в силах больше говорить, так как сейчас разрыдается, поэтому он поспешил кончить:

— Я человек прямой и поэтому я вполне присоединяюсь к тому, что сказал генерал Данилов.

Наступило общее молчание, длившееся одну-две минуты»[2259].

И вновь генерал Данилов: «Государь подошел к столу и несколько раз, по-видимому, не отдавая себе отчета, взглянул в прикрытое занавеской окно. Его лицо, обыкновенно малоподвижное, непроизвольно перекосилось каким-то никогда мною раньше не наблюдавшимся движением губ в сторону. Видно было, что в душе его зреет какое-то решение, дорого ему стоящее…

Резким движением Николай вдруг повернулся к нам и твердым голосом произнес:

— Я решился… Я решил отказаться от престола в пользу своего сына Алексея…

При этом он перекрестился широким крестом. Перекрестились и мы.

— Благодарю вас всех за доблестную службу. Надеюсь, что она будет продолжаться и при моем сыне…». Данилов закончил свое описание сцены трогательной картиной: «Обняв генерала Рузского и тепло пожав нам руки, император медленным, задерживающим шагом прошел в свой вагон»[2260]. Это очень маловероятно. Существует немало свидетельств, что после отречения Николай был готов простить кого угодно. Но только не генерала Рузского.

Через несколько минут в зеленый салон вошел встревоженный и страшно расстроенный Фредерикс. «Он заявил, что Государь передал ему разговор с присутствующими и спросил его мнения, но раньше, чем ответить на такой ужасный вопрос, он, Фредерикс, хочет выслушать присутствующих. Фредериксу повторили то, что было сказано Государю.