~

Итак, генетические особенности, склоняющие нас к насилию или отвращающие от него, теоретически могли закрепиться в периоды интересующих нас исторических переходов. Возникает вопрос: так произошло это или нет? То, что такая возможность существует, еще не доказывает, что эти эволюционные изменения действительно имели место. Эволюция зависит не только от сырого генетического материала, но и от таких факторов, как демографические показатели (включая как абсолютные числа, так и степень проникновения иммигрантов из других групп), генетические и эволюционные случайности и размывание генных эффектов приспособлением к культурной среде.

Существуют ли свидетельства, что процессы усмирения или цивилизации когда-либо воспроизводили усмиренных или цивилизованных граждан, с рождения менее предрасположенных к насилию? Поверхностный взгляд может быть обманчив. История знает множество примеров, когда жители одной страны считали, что другая населена «дикарями» или «варварами», но впечатление это порождалось расизмом и бросающимися в глаза различиями социальных моделей, а не попытками разделить природу и воспитание. Между 1788 и 1868 гг. в каторжные поселения в Австралии сослали 168 000 осужденных из Британии, и можно было бы ожидать, что нынешние австралийцы унаследовали непокорный характер своих предков-основателей. Однако уровень убийств в Австралии не только ниже, чем в метрополии, но и вообще один из самых низких в мире. До 1945 г. немцев считали самым воинственным народом на Земле; сегодня они числятся среди самых миролюбивых.

Может быть, революция в эволюционной геномике способна обеспечить нас твердыми доказательствами? В своем манифесте «Взрыв через 10 000 лет: как цивилизация ускоряла эволюцию человека» (The 10,000 Year Explosion: How Civilization Accelerated Human Evolution) физик Грегори Кохран и антрополог Генри Харпендинг изучили факты, свидетельствующие в пользу новейшего отбора у людей, и предположили, что он повлиял на наш темперамент и поведение. Однако ни один из описанных ими генов не имеет отношения к поведению, все ограничиваются лишь перевариванием пиши, сопротивляемостью болезням и пигментацией кожи[1797].

Мне известно только о двух заявлениях по поводу недавней эволюции генов, имеющих отношение к насилию, для которых имеется хотя бы чуточка научных доказательств. Одно касается маори, полинезийского народа, осевшего в Новой Зеландии около 1000 лет назад. Подобно многим негосударственным охотникам-земледельцам, маори вели продолжительные войны, на их совести геноцид народа мориори на близлежащих островах Чатем. Сегодня культура маори сохранила множество символов воинственного прошлого, включая боевой танец хака, который теперь танцуют, чтобы поднять боевой дух перед играми All-Blacks — новозеландской регбийной сборной, и прекрасное нефритовое оружие. (У меня в офисе хранится замечательный боевой топор, подарок Университета Окленда, где я прочел курс лекций.) Известный фильм 1994 г. «Когда-то они были воинами» живо описывает преступность и бытовое насилие, охватившее недавно некоторые сообщества маори в Новой Зеландии.

На этом фоне новозеландская пресса срочно ухватилась за доклад 2005 г., в котором утверждалось, что низкоактивная версия гена МАО-А более распространена среди маори (70 %), чем среди потомков европейцев (40 %)[1798]. Ведущий генетик Род Ли предположил, что маори прошли отбор по этому гену, потому что он повышал их готовность рисковать сначала во время опаснейших морских плаваний на каноэ, которые привели их в Новую Зеландию, а впоследствии — в ходе затяжных племенных войн. В СМИ этот ген окрестили «геном воинов» и писали, что он может объяснять высокий уровень социальной патологии среди маори в современной Новой Зеландии.

Теория гена воина не добилась успеха в войне со скептически настроенными учеными[1799]. Первая ее проблема в том, что признаки отбора по гену с тем же успехом могут появиться в геноме благодаря генетическому бутылочному горлышку — так происходит, когда случайный набор генов, который несли в себе малочисленные отцы популяции, распространяется среди их расплодившихся потомков. Во-вторых, низкоактивная версия этого гена у китайцев встречается еще чаще (77 % мужчин являются его носителями), а китайцы и не произошли от воинов, и не слишком склонны к социальной патологии в современных обществах. Третья проблема состоит в том, что связь между геном и агрессией не обнаружена у неевропейского населения, вероятно, потому, что они развили другой способ контролировать свой уровень катехоламинов[1800]. (Работа генов часто регулируется петлями обратной связи, и, если в какой-то популяции определенный ген менее активен, другие гены для компенсации могут усилить свою активность.) На сегодняшний момент теории гена воина нанесены раны, которые могут оказаться смертельными.

Другие заявления о недавних эволюционных изменениях касаются скорее процесса цивилизации, нежели усмирения. В книге «Прощай, нищета: краткая экономическая история мира» (A Farewell to Alms: A Brief Economic History of the World) Грегори Кларк ищет объяснения времени и месту индустриальной революции, которая впервые в истории улучшила материальное благосостояние быстрее, чем прирост благ мог быть поглощен ростом населения (см., например, рис. 4–6, взятый из его книги). Почему, спрашивает Кларк, именно Англия первой вырвалась из мальтузианской ловушки?

Ответ, предполагает он, в том, что природа англичан изменилась. С 1250 г., когда Англия начала превращаться из рыцарского общества в «нацию лавочников» (как позже пренебрежительно скажет Наполеон), обеспеченные простолюдины оставляли больше потомства, чем бедные, предположительно, потому, что женились раньше и могли себе позволить лучшую пищу и жилье. Кларк назвал это «выживанием богатейших»: богатые становятся еще богаче и рожают детей. Верхушка среднего класса в Англии начала размножаться быстрее аристократов, по-прежнему занятых проламыванием голов и отрубанием конечностей в турнирах и междоусобных войнах (вспомните рис. 3–7, который я также позаимствовал у Кларка). Поскольку экономический рост начался только в XIX в., дополнительным выжившим детям богатых купцов и торговцев некуда было двигаться по экономической лестнице, кроме как вниз. Они все больше замещали бедноту и привносили в общество свои буржуазные черты: бережливость, трудолюбие, самоконтроль, осторожное дисконтирование будущего и уклонение от насилия. Ценности среднего класса население Англии сформировало буквально в процессе эволюции. А это, в свою очередь, позволило им воспользоваться новыми коммерческими возможностями, появившимися с приходом индустриальной революции. Хотя Кларк порой прячется от зоркого ока полиции политкорректности за замечанием, что ненасилие и самоконтроль может передаваться от родителей детям как культурная традиция, в публикации, озаглавленной «Генетический капиталист?», он полностью разворачивает свой тезис: