Книга «Прощай, нищета» переполнена поучительной статистикой и представляет собой захватывающий рассказ об исторических предпосылках индустриальной революции. Однако теория генетического капиталиста не победила в борьбе за выживание среди прочих теорий экономического роста[1802]. Во-первых, потому, что до недавнего времени богатые размножались быстрее бедных практически повсеместно, а не только в обществе, которое позже разродилось индустриальной революцией. Во-вторых, пусть даже у аристократов и королей было не больше законных наследников, чем у буржуа, они без труда вырывались в этом смысле вперед за счет бастардов, что могло привести к непропорционально большому числу их генов в следующем поколении. Кроме того, со сменой институтов нация может быстро достичь значительного уровня экономического роста и без всякого отбора по ценностям среднего класса, как случилось в Японии после Второй мировой войны и в посткоммунистическом Китае. А главное, Кларк не приводит никаких данных, свидетельствующих, что англичане по своей природе более сдержанны или менее агрессивны, чем граждане государств, не ставших колыбелью индустриальной революции.

~

Итак, недавняя биологическая эволюция теоретически могла слегка подрегулировать нашу предрасположенность к насилию или миролюбию, однако убедительных доказательств того, что это действительно произошло, нет. Зато перед глазами у нас — достоверные свидетельства перемен, которые никак не могут оказаться генетическими, поскольку уместились в слишком короткие отрезки времени, чтобы можно было объяснить их естественным отбором, даже учитывая новое знание о его недавнем воздействии. Отмена рабства и жестоких наказаний во времена Гуманитарной революции, спад насилия в отношении меньшинств, женщин, детей, гомосексуалов и животных в ходе революции прав, сокращение войн и случаев геноцида в период Долгого мира и Нового мира — все эти перемены укладывались в десятилетия или даже годы, совершаясь порой на глазах одного поколения. Особенно значительным спадом было сокращение почти вполовину уровня убийств в Америке 1990-х. Скорость этого снижения составляла около 7 % в год и была достаточной, чтобы насилие сократилось до 1 % от его первоначальной уровня всего за два поколения — без всяких изменений в частоте встречаемости генов. Невозможно оспорить, что культурные и социальные факторы способны регулировать настройки лучших ангелов человека (самоконтроля и эмпатии) и таким образом контролировать нашу склонность к насилию. Следовательно, мы можем объяснить сокращение всех видов насилия, не обращаясь к новейшей биологической эволюции. По крайней мере, в настоящий момент мы можем обойтись и без этой гипотезы.

В этом мире определенно слишком много морали. Если сложить все убийства, совершенные ради восстановления «справедливости», добавить погибших в религиозных и революционных войнах, несчастных, казненных за мелкие правонарушения и за преступления, в которых не было пострадавшего, а также жертв идеологического геноцида, результат определенно будет выше числа смертей в ходе безнравственных захватов и завоеваний. Моральное чувство человека способно оправдать любое зверство в умах тех, кто его совершил; оно мотивирует их к насилию, которое не приносит никаких ощутимых выгод. Пытки еретиков и сменивших веру, сожжение ведьм, тюремные сроки для гомосексуалов и убийства не сохранивших девственности сестер и дочерей — это лишь некоторые из примеров. Страдания, навлеченные на мир людьми по высоконравственным причинам, неисчислимы — поневоле согласишься с комиком Джорджем Карлином, сказавшим: «Я думаю, мотивацию переоценивают. Покажите мне лентяя, который весь день валяется на диване и смотрит телешоу, не вынимая руки из штанов, и я покажу вам человека, который, мать вашу, не создает никому никаких проблем!»

Хотя общий вклад нравственного чувства в благополучие человечества вполне может оказаться отрицательным, во многих случаях оно вызывало колоссальные изменения к лучшему, включая гуманистические реформы эпохи Просвещения и случившиеся в последние десятилетия революции прав. Что касается опасных идеологий, здесь мораль может оказаться и болезнью, и лечением. Ментальность табу (как и ментальность морали, частью которой оно является) также может толкать общество в противоположных направлениях. Оно может превратить несогласие с религиозными или сексуальными практиками в ярость, утоляемую лишь ужасным наказанием, но оно же не позволяет нашему разуму уйти в опасные сферы завоевательных войн, применения химического и ядерного оружия, дегуманизирующих расовых стереотипов, убийств и шуточек по поводу изнасилований.

Как мы можем понять этого сумасшедшего ангела — часть природы человека, которая, кажется, сильнее прочих претендует на право называться источником наших добродетелей, но на самом деле может оказаться самым злобным из внутренних демонов?

Чтобы понять, какую роль в снижении уровня насилия сыграло нравственное чувство, нам нужно решить ряд психологических загадок. Первая из них: как случается, что люди разных эпох и культур руководствуются целями, которые, с их точки зрения, «моральны», но по нашим представлениям никакого отношения к морали не имеют? Вторая: почему нравственное чувство, как правило, не заставляет нас уменьшать объем страдания, но часто увеличивает его? Третья: как можно расщепить нравственное чувство — почему добропорядочные граждане бьют своих жен и детей, почему либеральные демократии могут поддерживать рабство и колониальную систему, почему нацисты обращались с животными с непревзойденной добротой? Четвертая: почему, к добру или к худу, моральной оценке подвергаются не только поступки, но и мысли, что приводит к парадоксу табу? И конечно, самая главная загадка: что изменилось? Какой люфт в нравственном чувстве человека использовали исторические процессы, направляя насилие к снижению?

~

Для начала нужно отделить мораль как понятие философии (в частности, нормативной этики) от человеческого нравственного чувства, которое исследует психология. Если только вы не радикальный моральный релятивист, вы верите, что люди могут быть неправыми в своих нравственных убеждениях и что их оправдания геноцида, изнасилований, убийств во имя чести и пыток еретиков не просто оскорбляют наши чувства, но и грешат против истины[1803]. Моральные реалисты убеждены, что моральные истины объективны и существуют в реальности, подобно математическим истинам, или же допускают, что моральные утверждения до некоторой степени правомочны, потому что опираются на общепринятые убеждения или глубокое понимание, порожденное нашим коллективным рациональным рассуждением. Реалисты способны отделять вопросы морали от вопросов психологии морали. Последняя интересуется психическими процессами, которые ощущаются людьми как мораль и которые можно изучать в лабораторных и полевых исследованиях как любую другую когнитивную или эмоциональную способность.