структура рано или поздно распадается здесь бесплодным болотом абсолютной энтропии, любое яростное горение здесь оказывается на поверку лишь тлением углей под непробиваемой бронёй мёртвого пепла. Здесь нельзя плавно скользить, подобно любому движению нашего мира, поглощая, переваривая и отбрасывая прочь дюйм за дюймом, зная наперёд свою тропу во Вселенной. Здесь — только мельком, украдкой, затаившись, а потом тихонько шмыгнув, лишь бы никто не заметил! Вырвать чуточку времени из-под неусыпного внимания этой вечной пустоты, и, вырвавши, бежать без оглядки в свой мир обычного солнечного света, обыкновенного пространства, мир, где вещество могло существовать необычайно долго.

Здесь всё не так.

На миг сверкнёт нестерпимо яркая молния, отдаст в самой глубине пустоты гулким эхом, и вот уже живая, горячая точка прожигает себе путь в одной только ей ведомый уголок пространства. Она спешит, не столько зная, сколько чувствуя, как корчится пустота, уже возжелавшая пожрать нарушителей её вечного спокойствия, как тянет она свои липкие ручонки, вот-вот…

Но — снова блиц молнии, подобной тысяче сверхновых, и снова — тишина и спокойствие. Тишина в который уже раз за последнюю половину вечности не успела изловить свою жертву, но она не успокоится никогда, единственное, на что она была способна, так это бесконечно ждать. Будут ещё небесные путники, рискнувшие бросить вызов её могуществу. Охота ещё не закончилась.

Ричард выдирал свой космолёт из небытия. Невыносимо болела спина, но он продолжал, не обращая внимания ни на неё, ни на заливающий глаза пот, досылать в одуревшую машину команду за командой. Кажется, опять кривая вывезла… Ещё нет на контрольных панелях гирлянды зелёных финишных огней, ещё не появилась в проёме люка извечно наглая физиономия напарника, ещё нет вокруг ничего, кроме тьмы и ужаса, но…

Он уже почувствовал свою удачу, ту самую, незваную, непрошеную, ненавидимую и любимую одновременно. Именно из-за неё он раз за разом нырял в бесконечный океан Большого космоса. Он так же, как и все, ненавидел пустоту, даже больше, чем многие его знакомые, никогда не покидавшие собственного дома. Он так же, как и все, любил Старую Терру, даже сильнее, чем многие его друзья-домоседы. Но у него была его удача, и была она способна довести самого себя и ещё сотню людей на борту до другого края гибельного мостика, соединяющего миры. Однажды к нему пришли и сказали: ты способен стать одним из нас, а ведь он ещё помнил сказки матери, говорившей ему, что там доподлинно нет ничего ценного, что небеса — извечный обман доверчивых людей. Что сотни лет прошли с тех пор, как последние корабли покинули их мир. Что они так и не вернулись, навсегда привязав человечество к Матери-Терре. Прозревшее человечество…

И вот он снова здесь, снова прошмыгнул мимо хищного оскала изнанки Вселенной, алчущей горячей человеческой крови… Да, он познал всё это. Он видел сотни гиблых кораблей, вслепую пропарывающих последние уготованные им световые годы, он сам ходил по этим бесконечным мёртвым коридорам, оставшимся навеки чудовищным памятником безумной попытке человека покорить галактику. Он видел эти разграбленные в угоду неуёмной жажде миры, видел жалкие клочья великой цивилизации, оставленные этим бессмысленным потоком покорения там и сям, по всей Сфере, сплошь… Одичавшие вконец поселения, грязные дети, тупые, бессмысленные взгляды взрослых. Планеты живые он тоже видел. Скорей, вперёд, навстречу космосу!

Иногда его начинало мутить. Иногда он заходился в бешенстве, разговаривая битые сутки с каким-нибудь выжившим пилотом, спасённым ими с очередного космолёта. Иногда Ричард замирал в отчаянной тоске и был готов навеки проклясть свою работу, вернуться в Центр и, сдав все дела, опуститься раз и навсегда в гравитационный колодец родной планеты…

Всё проходило. Оставалось лишь одно — острое чувство ответственности за дело, которое ему поручили выполнять, на которое, кроме него, на всей Старой Терре были способны даже не сотни — десятки и единицы. Он мог оставаться один на один с пустотой. И он оставался. Всегда один, ибо нет возможности переложить на другого хоть часть его врождённого везения… но в этот раз что-то произошло. Будто бы вокруг него, но, на самом деле, это происходило с ним и только с ним.

Ричард впервые вёл свой Космолёт в подобном душевном смятении.

Переполненный эмоциями, забывший страхи и сомнения. Страдающий, но вместе с тем всё больше и больше погружающийся в неведомую ему до того эйфорию. Он впервые осознал, что такое его Полёт, он первый раз в жизни ощутил, как дрожат его руки, ставшие неотъемлемой частью чего-то большего.

Те записки, они не выходили у него из головы. Совсем недавно ему приходилось недоумевать по поводу каждого слова, по поводу каждой интонации, сейчас же он начал понимать… и от одного только этого ему становилось так хорошо!

Он, подобно авторам тех горьких строк, хотел в Полёт, желал этого больше всего в этой вселенной.

Космолёт благополучно покинул инверсионный поток, выбросивший его в нормальное пространство. Указатель датчика нагрузки основных силовых линий двигательного контура огромной машины даже ни разу не пересёк желтой линии. Ричард был на вершине блаженства.

Однако, сказавши «раз», не забудь сказать и «два».

Настроение его резко сменилось. Теперь на лице Пилота играли желваки.

Да, теперь он понял, он мог легко вообразить себя и на месте того, безымянного Второго Пилота, что очнулся по команде настроенной предшественником автоматики, он представлял, как тот ошарашено обводит взглядом руины домов, ухоженные некогда лужайки, одичавшие сады и… всё понимает.

Он уже вполне ясно видел, как громада «Тьернона», изуродованная инженерным гением Первого Пилота, отчаянно пытается оторваться от грунта, не в силах совершить этот последний подвиг… туда… ввысь!..

И как на том месте, куда рухнул остов корабля, дала трещину сама континентальная плита, породив катаклизм, наполовину скрывший от посторонних глаз то, что в итоге стало коллективной могилой. Пилот неправильно оценил, насколько искалечен его корабль, он смог преодолеть все блокировки цепей управления, он смог всё, ибо его помыслы были невероятно далеки от того, к чему может привести результат его опрометчивых действий.

«…более восьмидесяти процентов экипажа погибло мгновенно, из оставшихся в живых основная масса (приблизительно девяносто пять процентов) прожила после аварии ещё некоторое время, смерть наступила в результате неминуемого отказа систем жизнеобеспечения индивидуальных гибернационных капсул. Те же, кого в аварийном режиме автоматика оказалась способна вернуть в нормальное состояние, по большей части умерли от удушья, когда даже резервные источники питания вышли из строя, перестав поставлять в камеры кислород. Однако согласно нашим исследованиям целая секция (см. представленные дальше расчеты) могла автономно просуществовать более сотни