размышлениях и любви к ней, отмечая ее очарование и привлекательность. Читая их, она вспыхивала от радости. Причем день ото дня (или то была игра воображения, вызванная моими расстроенными чувствами?) Екатерина выглядела все более румяной и игривой.

Итак, я старательно играл роль терпеливого больного. Но, по правде говоря, мне отчаянно хотелось сбросить ворох меховых накидок и одеял и вновь занять свое место в жизни и обществе. Долго ли, о Господи, долго ли мне еще терпеть?

В эти тоскливые дни меня, разумеется, не забывали. Часто заглядывал Уилл с новыми шуточками и сплетнями. Заходили и члены Совета с просьбой оценить их работу. В ту пору сформировался очередной тип государственников – эти были склонны к традиционализму. Церковники приносили мне на утверждение списки новых назначений, однако далеко не полные. И я развлекался, вписывая имена в пустые строки.

Все мои распоряжения исполнялись с особой тщательностью. Когда меня, мучимого головной болью, одолевала дрема, слуги задергивали шторы, превращая спальню в тихую ночную обитель. Солнце не допускали ко мне, как болтливого ребенка. Но дневной сон предвещал очередную бессонную ночь. О Господи, ну когда же, когда?

Замечу, что я перестал каждые пару часов напрягать голосовые связки. Дар речи не возвращался. Подобные попытки заканчивались лишь бессильным вздохом и полным молчанием.

Пролежав десять дней, я начал пениться, как взбитые яйца. Немота. Дни, превращенные в ночи. Как-то раз, после того как ушли Калпепер и Екатерина, а следом, мрачно откланявшись, удалился Уилл, кресло возле моей кушетки занял Кранмер. Он явился с пустыми руками, не захватив ни церковных свитков, ни документов, ни заметок по поводу составления английского молитвенника. «Книга общей молитвы» – так он намеревался назвать его, хотя в ходе перевода и подбора текстов натолкнулся на множество трудностей.

– Кое-кто начал бузить, – небрежным тоном, словно говоря о пустяках, произнес Кранмер. – В Линкольншире.

Я жестом велел ему продолжать.

– Похоже, какие-то отчаявшиеся бродяги сговорились встретиться на Помфретском базаре, – смущенно заявил он.

Чего смущаться, он же не виноват в их сговоре!

– На Севере много несчастных, чьи нужды никого не интересуют… – вяло закончил Кранмер.

Сколько их? Мне хотелось уточнить количество недовольных. Но попытка задать вопрос опять не увенчалась успехом. Рассерженно схватив перо и бумагу, я повторил вопрос письменно. Как обременительна постоянная зависимость от этих безмолвных средств общения!

– Сотни три или около того. Но сейчас все сообщения ненадежны. Обстановка меняется ежечасно.

«То есть к ним могут присоединиться другие, – добавил я про себя. – Значит, там образовался настоящий рассадник мятежников. И над их головами маячит корона шотландцев».

Охваченный гневом, я замахал руками. Отдубасив подушки, я принялся рвать их зубами. О проклятая беспомощность! Болезнь заперла меня в темнице собственного тела! В ярости я стал поколачивать сам себя. «Получай!» – мысленно вскричал я, с размаху всадив кулаки в предательское бедро. Мышцы съежились, словно перепуганные псы. Разевая рот и пытаясь зареветь, я мысленно призывал тело к подчинению. Ни звука не слетело с моих разгневанных уст.

Потерпев поражение, я настрочил Кранмеру указания: «1. Выяснить имена предводителей. 2. Прислать ко мне Суффолка. 3. Начать подготовку к боевым действиям против бунтовщиков».

Взяв записку, он поклонился и ушел. Я откинулся на спину, чувствуя себя закованным в цепи Прометеем. В наши дни речевые способности куда важнее мускульной силы. А меня сковала немота.

104

Я дал себе обещание не испытывать больше терпение Господа своими тщетными попытками прорвать криком глубокую тишину ночи. Хотя втайне надеялся узреть некое знамение, когда первый луч солнца расцветит радугой морозные узоры на окнах.

И вот с рассветом я вновь попытался оживить свой голос. Тишина.

Тогда я по-настоящему испугался. Мне же крайне необходимо вернуть дар речи – не ради собственного удовлетворения, а ради Англии! Но Господь по-прежнему не слышал моих молитв. А если Он не внял им до сих пор…

Приближался полдень. Ко мне явился Брэндон. Он сильно сдал, мысленно отметил я. Как отстраненно наблюдаем мы старение наших сверстников, словно нас может миновать чаша сия. Порой мы наивно полагаем, что бремя лет распределяется весьма прихотливо и на плечи бедного друга ложится двойной груз, тогда как самих нас годы почти не отягощают.

Я уже подготовил список вопросов, который и вручил ему. Он быстро пробежал его глазами. Под ними набрякли старческие мешки.

– Да, число бунтовщиков увеличилось. Утром я получил донесение. Хотя, конечно, это сведения четырехдневной давности… вы же понимаете, зимние дороги… – Он неодобрительно покачал головой и продолжил доклад: – Но, судя по всему, их пока меньше пяти сотен. Они затянули старый мотив, ваша милость. Те, кто хотел танцевать под него, уже сплясали джигу во время «Паломничества». И после него – в оковах и на виселицах.

«И тем не менее они нашли новых сподвижников», – подумал я. Нескончаемые ряды мятежников и предателей подобны вырастающим по весне сорным травам.

– Разрешите ли вы мне, ваша милость, подавить бунт?

Он сказал это из вежливости.

Я кивнул. Пора уничтожить их раз и навсегда. Выдернуть сорняки с корнем – и дело с концом. И ведь именно те края, охваченные смутой, я хотел посетить вместе с королевой. Опрометчивое решение… Но как же манил меня этот далекий Север, который в равных количествах порождал туманы и бунтовщиков!

– Следует ли применить крайние меры?

«Иными словами, желаю ли я быстрой и жестокой расправы?» – переиначил я немного его вопрос и жестом выразил согласие. Ибо мягкость по отношению к мятежникам зачастую влечет за собой большое кровопролитие.

Отвесив почтительный поклон, Брэндон удалился.

Я мог положиться на него. Почти полвека он был моей правой рукой. Но если силы покинут его, как меня – голос… что будет тогда?

Солнце поднялось выше, и изморозь на подоконнике растаяла. С Рождества дни уже заметно удлинились, хотя еще недостаточно для того, чтобы обратить в бегство воинство зимы. А на Севере холод и мрак задержатся дольше, до самого апреля. Старому вояке Брэндону нелегко придется в тех суровых краях. Чтоб им провалиться, подлым изменникам, из-за них я подвергаю опасности ближайшего друга, без чьих услуг Англия не может обойтись…

Я поскреб ногтем замерзшее окно. Если мне не под силу справиться с болезнью, то уж с такой мелкой неприятностью я легко справлюсь. Хоть погляжу, что делается на дворе.

Мне понадобилась салфетка, чтобы убрать снежную стружку и водные подтеки.

– Салфетка, – пробормотал я, и паж тут же подсунул ее мне под руку.

Я усердно протирал стекло, и вот оно заблестело, как зеркало, и я увидел заснеженный двор во