пейзажи пленили меня, но еще более порадовали встречи с простыми людьми. В каждой деревне свято чтили древние традиции. Любопытно, что по мере продвижения на север нам встречалось все больше высоких и белокожих людей. В Норфолке практически у всех жителей были синие, как ясное октябрьское небо, глаза.

– Датская кровь, – заметил доктор Баттс, увлеченно изучавший историю. – Тут они обосновались издавна, и древние викинги частенько совершали сюда набеги. От датчан уроженцам Норфолка достались голубые глаза, а от скандинавских мореходов – рыжая шевелюра. – Он показал мне паренька с огненными кудрями, забравшегося на стойку объявлений на рыночном перекрестке, чтобы лучше видеть наше продвижение. – Вот прелестный ребенок, в облике которого отразилось суровое прошлое Англии.

Даже говорили северяне несколько иначе. Порой я не мог понять отдельных слов в коротких приветственных речах.

Постепенно поселения стали попадаться реже, и мы по нескольку дней путешествовали по первозданным лесам. Смеркалось поздно, все дольше тянулся белый день.

– Чем дальше на север, тем длиннее дни, – сказал Уайетт, восхищенный странностями географии. – На крайнем севере Шотландии, то бишь на Оркнейских и Шетландских островах, в июне вообще не бывает ночи. В лучшем случае можно дождаться розоватых сумерек.

Природа становилась все более суровой. Дичь в тех краях водилась в таком изобилии, что после первой вылазки нам больше не пришлось утомлять себя охотой. Добычи хватило с избытком. Кроме того, казалось неразумным углубляться в дремучие и обширные дебри северных лесов. Перед нами раскинулись владения легендарного Робин Гуда, и вполне можно было понять шерифа Ноттингема, не желавшего преследовать разбойника и его веселых братьев по темным тропам Шервуда. Я тоже предпочел не мешать славному защитнику бедноты.

За Линкольнширом, который я как-то назвал одним из самых диких графств Англии, начинались земли изменников. Нам потребовалось сорок дней, чтобы добраться туда из Лондона, вот в какую даль забрались мы в нашем медленном и церемонном путешествии. Неудивительно, что линкольнширцы, недосягаемые для власти короля, считали свое графство самостоятельным феодальным государством.

Жители Линкольна бурно приветствовали нас у городских ворот, и лорд-мэр в знак покорности торжественно вручил мне церемониальные атрибуты власти – меч и жезл. Ну вот… Я увидел наконец рассадник мятежа, хотя по случаю нашего прибытия бунтовщики принарядились и сияли церемонным благодушием. А я не мог избавиться от ощущения, что здесь, в северных графствах, города, в сущности, являлись островками цивилизации, плавающими в океане варварства и враждебности. Мы попали в страну волков. Я слышал их вой даже на главной площади Линкольна.

Моя Роза без шипов, цветущая, яркая, кроткая, вызывала растерянные и завистливые взгляды. В ней, казалось, пробудилась первозданная женственность. В этом диком краю Екатерина превратилась в обольстительную язычницу, ее щеки разрумянились, волосы потемнели, глаза блистали. От нее веяло соблазном.

На пути к Йорку нас поджидали лишь грязные разбитые дороги. На всем протяжении между Линкольном и Йорком раскинулись владения бывших монастырей – Торксей, Уиллогтон, Селби. Некоторые из них лишились не только свинцовых крыш, были разрушены даже каменные стены, и эти руины, заросшие кустами и травами, казались беззащитными невестами, утратившими девственность по чьей-то злой воле. Их жалкий вид вызывал у северян горячий праведный гнев. И проявился он с поразительной силой, когда раздался призыв сражаться за красоту и порядок старой религии.

Что за слащавость и неискренность! Монастыри никогда не были такими безмятежными и благонравными, какими выглядели эти развалины. Некогда под их крышами процветали все грехи и пороки.

Между прочим, за время нашего путешествия я так и не встретил ни одного из тех «обиженных монахов», о которых без конца судачили в народе. Они, дескать, доставляли кучу неприятностей местным жителям – разбрелись по королевству и, как саранча, поедающая все на своем пути, разоряли хозяйства поселян.

Вот наконец и Йорк. Нашим взорам предстал огромный город. Неудивительно, что он господствует на Севере, так же как Лондон на Юге. Эта твердыня выглядела независимым королевством, и я понял теперь, почему для Уолси ссылка в Йорк была равносильна изгнанию в чужую страну.

Для бывшего йоркского аббатства нашлось отличное применение: там разместится наш двор. Мы будем жить за стенами этого скромного монастыря в заново отделанных и обставленных с королевской пышностью покоях. Для вольготного размещения многочисленной свиты среди живописных руин раскинулись две сотни золотистых шатров.

Лорд – председатель Совета северных графств заранее огласил подданным мои намерения. Я собирался ознакомиться с жалобами населения на власть короны, и он заверил меня, что на объявление откликнулось много людей, которые желали высказаться. Что до приема верноподданных и церемонной покаянной службы для изменников, то их устроили согласно нашим планам. Он продолжал без устали болтать о всяких пустяках и в итоге вынудил меня задать прямой вопрос.

– Какие вести от короля Шотландии? Когда он прибудет? Полагаю, Большой зал уже готов для приема.

– Да, ваше величество. Рабочие закончили реставрацию и отделку. Аббатство выглядит великолепно!

Отлично. Гости увидят, что я могу не только разрушать, но и строить.

– Нашему племяннику будет оказан достойный прием. Когда же он приедет?

– Он… От него нет никаких известий.

– До сих пор? Но мы же сами прибыли с опозданием. Назначенные мной даты уже прошли. И вы не получили никаких писем? Никаких сообщений?

– Ничего, ваше величество.

Яков должен приехать. Только это могло оправдать его молчание.

– Что ж, прекрасно, – с запинкой произнес я. – Я подожду его. Тем временем мы проведем показательные церемонии.

Не могу сказать, что с нетерпением ждал унижения предателей, но искусство управления государством требовало примерного их наказания.

На следующий день в Большой зал епископского дворца пришли подданные, хранившие преданность королю во времена смут и мятежей. Для них был устроен щедрый прием. А те, кто проявил неустойчивость или сочувствовал «паломникам», собрались в другом, весьма неказистом помещении, где им приказали опуститься на колени, а затем пасть ниц, распростершись на полу. Далее они хором повторяли покаянную исповедь: «Мы, презренные грешники, не постигшие милости, откровения и истинного величия слова Божия, оскорбили короля отвратительным и умышленным деянием и причинили ему жесточайшие и сильнейшие по мерзости обиды своим возмутительным непослушанием и предательским мятежом».

Я оставил их лежать там, дабы они осознали, каким гнусным тварям уподобились. Сколько тревожных часов я провел, размышляя о безымянной и бесформенной угрозе, нависшей над дальними и неведомыми пределами моего королевства! Бунтовщики, эти зловредные паразиты, стали для нас на Юге порождением ночных кошмаров.

Стоявшая рядом со мной Екатерина явно испытывала неловкость. Она не понимала, какова цель этого повального покаяния. И, будучи мягкой по натуре, смущенно вздрагивала и