Девица говорила.

Мэйнфорд слушал.

Констебль, присевший в углу, незаметный, почти слившийся с голубыми обоями, протоколировал. Надо будет, чтобы девица после этот протокол от руки переписала, так оно надежней. Одно дело подпись, пусть и кровью оставленная, а другое — собственноручно выведенные слова.

Многие их почему-то боятся.

…шаг.

Комната та же, и корабль все еще держался на вершине волн. А женщина другая. Сухопарая. С некрасивым лицом, на котором застыла гримаса вежливого превосходства. Горничная? Нет. На этой платье из темной ткани, закрытое, плотное, скрывающее фигуру. И единственным украшением — камея с серебряным крестом.

— Я не могу обсуждать поведение хозяйки с посторонними, — эта женщина произносит слова четко, каждое словно бы по отдельности выговаривая, и Мэйнфорду приходится делать усилие, чтобы собрать эту россыпь слов воедино. — Как не могу осуждать ее. Однако в случае исключительном…

Мэйнфорд кивком подтвердил, что случай сейчас исключительнейший.

— …ее образ жизни соответствовал тому, который был принят в ее окружении, — она избегала называть хозяйку по имени. И неодобрение сквозило даже не в словах, а в тоне, в поджатых губах, в подбородке с ямочкой, которая, впрочем, нисколько не смягчала черт этого лица. — Случайные связи. Алкоголь. Иногда… как мне кажется, не только алкоголь. Она никогда не задумывалась о последствиях. Не только о душе… редко кто думает о душе…

Она склонилась и коснулась сложенными щепотью пальцами броши.

— …но и о карьере. Я знаю, что ее агент был недоволен. Он несколько раз беседовал с Элизой. Громко беседовал.

— Ссорился?

— Можно сказать, что и так… не подумайте, что я подслушивала. Хозяйка была… возбуждена. И беседа шла на повышенных тонах. Она швырнула в Тедди вазу… а он сказал, что контракт с «Глори-синема» — ее последний шанс… и он сделает все, чтобы она выполнила этот контракт.

Шаг.

И худощавый парень, слишком молодой для агента. Он выглядит растерянным, несчастным, но Мэйнфорд не верит этой маске.

Почему никто из свидетелей не упомянул о Гаррете?

Или братец настолько хорошо скрывал свои отношения с Элизой, что прислуга не была в курсе? Стоило подумать об этом, как голова заболела. Да и… какая разница? Радоваться надо, меньше забот, но если он еще мог бы проявить осторожность, то Элиза, судя по словесному портрету, благоразумием не отличалась.

— Значит, вы понятия не имели о беременности? — неудобные вопросы, но ответы Мэйнфорду нужны хотя бы затем, чтобы поскорей закрыть это нелепое дело и вернуться к другим.

К тем, которые и вправду надо расследовать.

— Боги Бездны! Конечно, нет! Это… это было бы катастрофой! Если бы я хотя бы подозревал… я бы… я бы нашел способ… нет, не подумайте, что я говорю об аборте, это… это в нынешней ситуации было бы… несколько…

Он мнет фетровую шляпу, вызывающе дешевенькую, даже поношенную. И дешевизна ее неприятно режет глаз. Костюмчик-то на парне хороший, из тонкого сукна, да и шит на заказ.

— Неуместно, — он находит нужное слово и вздыхает с облегчением. — Извините. Элиза… конечно, Элиза была безумно талантлива. Но при этом… ее характер… ее положение… когда мы только начинали работать, она сдерживалась. Прислушивалась к моим советам. И вообще… но чем больше славы, тем выше запросы. Ее все любили, а она привыкла к этой любви. К особому своему положению. Знаете, как это бывает? Сначала капризы. Они даже забавными казались. Этакими милыми причудами звезды. Но время идет, и звезда становится все более и более требовательна… как-то она устроила скандал из-за окна в гримерной. Оно оказалось на полтора дюйма уже, чем ей того хотелось. Еще раз швырнула в костюмершу пепельницей. С ней становилось сложно работать. И не только обслуживающему персоналу. Она начала делать замечания режиссерам, и не просто замечания. Требования. Мол, собственное ее видение… скандалить с продюсерами… а это недопустимо. Но терпели бы… однако ее пристрастие к выпивке. Господи, я умолял ее вести себя осторожней! Но нет, кто я такой, чтобы диктовать ей правила? Она сама знала, что и как для нее лучше!

Это почти вопль отчаяния, и констебль замирает.

Испуган?

— …о ней пошли слухи. Не те, которые о каждом ходят… нет, заговорили, что Элиза ненадежна. Что срывает репетиции и вообще может завалить спектакль. А кому нужно вкладывать деньги в ненадежную звезду? Одной славой жив не будешь. Я пытался донести это до Элизы…

У него дергался левый глаз, мелко и часто. Он так за свою звезду переживает? Или дело в ином?

— Однако когда несколько интересных предложений прошли мимо нее… о, поначалу Элиза была просто в ярости. Обвиняла меня, что я как агент беспомощен. Грозила увольнением. Но после… ее настроение менялось, что ветер весной. Мне показалось, мы сумели все-таки найти общий язык. Она пообещала, что станет осмотрительней. Ваш брат на нее благотворно влиял.

Тедди был первым, кто упомянул Гаррета. И тут же, с кривоватою усмешечкой, неловкий и некрасивый в этой неловкости, поспешил заверить:

— Я прекрасно все понимаю. Поверьте, от меня никто не узнает об их… отношениях. Для всех Гаррет был другом…

— Только другом?

Не складывается. Одно с другим, другое с третьим. И крошечный корабль все-таки рухнет. Вот-вот. Мэйнфорд смотрит на него, будто взглядом способен спасти…

— Не знаю, как получилось… может, действительно она его любила? — в этом вопросе слышится удивление. Странно. Что здесь удивительного? Гаррет хорош собой. Успешен. Перспективен. У него все, чего нет у Мэйнфорда… — Понимаете, обычно она не давала себе труда скрывать свои связи… своих любовников. Это многим осложняло жизнь. В Нью-Арке хватает мужчин, которые бы… которые желали бы провести время с красивой и известной женщиной… сделать ей подарок… помочь карьере…

И вновь этот тон, от которого Мэйнфорда передергивает.

Или не от голоса?

В голове канонада. И хочется одного — прилечь. Хоть на диванчик, который явно Мэйнфорда не вместит, хоть на ковер. Закрыть на мгновенье глаза. И свет пусть выключат. Зачем в гостиной такой яркий свет? Лампочки мигают.

— …но при условии, что эта помощь останется, как бы это выразиться, анонимной. Кто захочет поставить под угрозу свой брак? Положение в обществе? Нет… Элиза и этого не понимала. Она выставляла подарки напоказ… сплетничала… порой сама рассказывала о том, о чем следовало бы помолчать. И пресса любила ее… но сейчас… она молчала. Она принимала вашего брата в доме, но держалась с ним… иначе, чем с любовником. Он стал и другом… и сумел сделать так, чтобы Элиза… чтобы она со мной поговорила.

Точно мигают.

Левая.

Правая.

А та, которая прямо над Мэйнфордом, выбивается из ритма. Она гаснет надолго — на секунду или полторы, потом вспыхивает очень ярко, и стекло дребезжит.