Убрала руку.

И убралась бы сама, если бы остались силы. А их не было. Она ведь тоже не железная, как ни хотелось бы. Железо не плачет, у нее же из глаз слезы градом сыплются. И она эти слезы вытирает, вытирает, только без толку.

Надо смотреть дальше.

Понять, почему он отступил, только…

— Терпеть не могу женские слезы, — Мэйнфорд поерзал, устраиваясь поудобней, а потом просто обнял Тельму. — Начинаю чувствовать себя виноватым.

— Ты виноват.

— В чем?

— Ты закрыл дело.

— Закрыл, — он поморщился, и Тельма уловила эхо удивления, будто Мэйнфорд сам не способен был поверить, что совершил подобную глупость.

— Почему?

— Не знаю, — честный ответ, который ничего не проясняет.

— Она не собиралась делать аборт! Она планировала выйти замуж!

Не стоит кричать. Смысла в крике нет, только содранное горло будет саднить, напоминая об истерике. Но иначе Тельма говорить не способна.

— За кого?

— За Гаррета… он подарил ей кольцо. С алмазом. И цветы… я помню… я прекрасно все помню… и они все тебе лгали! Моя нянька, та горничная… почему ты не поговорил с другими? Почему ты не поговорил со мной?

Он не ответил.

— Ты… ты просто избавился от этого дела… от меня… а твой братец… он убил маму.

— Гаррет — не убийца.

Сказано это было без особой уверенности.

— Неужели? Отпусти!

Не отпустит. Он тоже упрям. И не бежит от этого разговора.

— Накануне у них был разговор. Мама… мама не стала бы скрывать имени отца… о моем она никогда не говорила, а Гаррет испугался. И еще у нее расписки долговые имелись. Множество долговых расписок.

Зачем Тельма оправдывается? Она права.

— Я поговорю с ним.

Пустое обещание, он ведь и сам прекрасно все понимает.

— Где был бы твой братец? С долгами, с… его репутацией… он ведь невесте подарил то самое кольцо, что и маме. Это ведь просто, взять и снять…

Она осеклась.

Таков был план. Найти вещи, которые могли бы стать свидетелями. Вытащить из них память о том дне, правду… вещи, в отличие от людей, солгать не способны.

Только все это — мечтания наивной дурочки.

Кто позволит беспокоить супругу Сенатора? Женщину почтенную. Достойную. А сама она… с чего Тельма взяла, что эта женщина захочет знать правду? Может, она ее и так прекрасно знает и давно уже пообвыклась с этою правдой, притерпелась.

Может, даже правда вовсе не внушала ей отвращения к мужу?

А воспоминания… десять лет им. Десять лет — это срок, и немалый. Легко списать на ошибки в прочтении, в толковании… вообще на то, что воспоминания эти являются истинными.

Внушенная память.

Раздел третий. Пункт пятый. Редкое явление, но встречается.

— Он ее убил, — упрямо повторила Тельма. — Я знаю. Я смогла бы доказать… Аманда знает правду… она не станет говорить, но если прижать постановлением суда… открыть…

Слезы сами собою иссякли.

А она продолжала говорить.

Найджел и его сундук с расписками. Свидетели, которые мертвы.

Лафайет Лайм.

Аманда.

Ее память, которую Тельма хранила. Это ведь уже много, не так ли? Хватит, чтобы вытащить дело из Архива. И даже если Мэйнфорд против. А он должен быть против, потому что никто не любит признавать свои ошибки, но Тельма все равно попробует добиться справедливости.

Ради мамы.

— Бездна, — Мэйнфорд закрыл глаза и запрокинул голову. — Наворотила ты дел… почему ты сразу не пришла?

— Сам знаешь.

— Тебе нельзя было с нею встречаться. Ты это понимаешь?

А вот орать на нее не стоит. Тельма сделала то, что считала нужным. И сделала бы снова. И сделает, если представится возможность.

— Не понимаешь. Начнем с того, что на этом свидетеле можно ставить крест… что бы она там ни сделала.

— Почему?

— Потому, — тяжкий вздох и рука, лежащая на плечах Тельмы, удерживающая ее рядом с этим невозможным человеком, исчезает, — что теперь любой адвокат, у которого в голове не каша, а мозги, первым делом поставит вопрос о действительности таких вот воспоминаний. Десять лет прошло, Тельма. Ты их не изъяла. Ты просмотрела. А скажут, что внушила. Что ты в своей мании найти виновного в смерти матери совершила подлог. И знаешь что? Будут правы.

— Я не…

— Ты видела. Я верю, что ты видела. И что не копалась в чужих мозгах. Но это я. Суд постановит иначе. И будет чудо, если тебя вообще не заблокируют.

— За что?!

— Успокойся, — жестко сказал Мэйнфорд, — и подумай. Если все так, как ты говоришь, то дело отнюдь не в моем брате. Он засранец и хитрый. Но хитрость и ум — разные вещи. Гаррет же не умен… что бы там ни говорили, а не умен… и разыграть такой спектакль… если бы он решил убить… даже не решил — решился… так вот, он не стал бы устраивать многоходовку.

Мэйнфорд попытался встать, но со стоном опустился на диван.

— Голова кружится… смотри. Во-первых, кто-то очень быстро нашел исполнителя. И ты сама признаешь, что это — не мой братец.

— Я могу…

— Ошибаться? — Мэйнфорд нехорошо усмехнулся. — Ну да… зеркало памяти имеет свойство искажать факты. Поэтому мы держим взвод техников, которые и обрабатывают записи, убирая искажения. Чему тебя учили? Чем больше проходит времени, тем сильнее искажение.

Он нарочно тыкает Тельму носом в ее ошибки?

Пускай.

Она потерпит. Пока не наберется сил, чтобы уйти. Это еще час или два. Даже если больше, главное, что рано или поздно, но Тельма уберется и из этой квартиры, и от этого человека, который решил, будто умнее остальных.

— Но возьмем на веру, что ты не ошиблась. Да и братец мой… его лицо слишком известно…

— Морок?

— А вот тут нам бы техники помогли, но… сомневаюсь. Скорее уж кто-то из приятелей, к которым Гаррет бросился, чтобы решили проблему… проклятье.

Мэйнфорд все-таки встал. Он обеими руками вцепился в спинку дивана, но стоял, покачивался.

— С Тильзой он обращался ко мне… и остался недоволен. Он думал, что я припугну ее, заставлю сделать аборт… ребенок — это ведь компрометирующие обстоятельства, а он только начал карьеру делать. Партия. Знакомые… ладно… не то… найдем… автомобилей таких и вправду выпустили немного. И карты регистрации должны были сохраниться. А там видно будет.

Он сделал шаг влево.

— Если ты упадешь, — заметила Тельма, подобрав ноги, — я поднимать не стану.