«Да, это верно», – подумал Пе́трович. Тетушка ерзала на своем стуле от нетерпения в ожидании реакции племянника. Тот благодарно ей улыбнулся:

– Да, совсем как в моем случае.

Тетушка радостно улыбнулась:

– Вот видишь!

Аудитор стал просматривать рецензии. «Много музыки, мало Стивенсона», тут же, в тон: «Много театральности, но мало игры». Он уже было перевернул страницу, как одна фраза из последней рецензии привлекла его внимание: «У молодого исполнителя роли принца Флоризеля блестящая мимика. Он так искусно играет бровями, точнее, правой бровью, отражая изумление своего героя, но это все, что он умеет делать на сцене». Он вдруг вспомнил высоко поднятую – правую – бровь, с которой он столкнулся у входа в туалет. Пудра, седая шевелюра. Грим, парик? Подплечники, ретуширующие фигуру. Актер? Он сделал глубокую затяжку, допил пиво и посмотрел на тетушку:

– Знаешь, дорогая, а твое копание на чердаке действительно имело смысл.

Тетушка расцвела от удовольствия:

– Там на самом деле есть что-то полезное для тебя?

– Пока не знаю, но надо подумать.

– Думай. А я пока буду сервировать кролика.

А мысли действительно захватили его так, что кролик под кюммель пролетал почти незаметно. Секретарь сказал, что в клубе есть бывшие актеры. Может, этот старик и есть тот самый исполнитель роли принца Флоризеля? Значит, этот старик – англичанин. Если так, то не связан ли он с самим Гаем Фоксом? Может, это и есть то самое доверенное лицо председателя, о котором говорил старый сказочник? А вдруг это – сам Гай Фокс?

Уже после десерта, домашнего штруделя, расслабившись с трубкой и рюмкой кюммеля, слушая беспорядочный рассказ тетушки (она почувствовала себя вправе) об их давней поездке в Англию, он решил: «Пойду-ка я завтра на работу рисовать “дерево решений”». Накопилось уже достаточно информации. Пора рисовать картинки и стрелки.

Опять «дерево решений»

Но в воскресенье информации оказалось еще больше. На столе его ждала сделанная Миленой распечатка заказов железнодорожных билетов, сделанных на адрес Паркштрассе, 3, в прошлом году. Так и есть, два билета «туда и обратно» до Рейнензиштадта. Перед самым Рождеством. Как раз тогда, когда на свою последнюю рыбалку ездил несчастный Фридрих Хиршбюль. Но это никакая не сладкая парочка. Один билет – с ночевкой, а другой – нет. Туда – утренним, а обратно – вечерним поездом. Значит, это не шулер с мальчиком ездили в казино отыгрываться.

А чиновник, если он упал на рельсы во время скопления на вокзале народа, уезжал дневным. Подожди, давай начнем с главного. Пе́трович взял чистый лист бумаги и карандаш.

На меня в клубе есть компромат. Квадратик наверху – это я. Широкий круг пониже – это клуб. Тонкая сплошная стрелка от круга к квадрату – металлургический завод, толстая сплошная – племянница, тонкая прерывистая – шляпный салон. Задача – найти компромат на клуб, точнее – на председателя. Он нарисовал маленький круг в правом верхнем углу и украсил его черно-белым «Юнион Джеком»[37]. Гай Фокс – в Англии. И тут же поставил рядом знак вопроса. Нет, он может быть здесь, в столице. Да, у него есть, как сказал Оле-Лукойе, доверенное лицо, но председатель может скрываться и в самом клубе – и Пе́трович нарисовал в центре большого круга маленький круг. Кто из них – Пе́трович стал рисовать под широким кругом квадраты – сказочник, шулер, гусь или священник? Громилу, немую и хостессу в счет не берем, пусть они побудут – аудитор нарисовал еще три квадратика – пока сбоку.

Аудитор стал задумчиво выводить в первом квадрате зонтик. Секретарь? Нет, слишком расслаблен и слишком не сдержан. Ставим крест. Так, во втором квадрате – пики. Шулер? Нет, развинченный паяц. Ставим крест. Нарисовав в третьем квадрате гусиный клюв, он тут же поставил на нем жирный крест. Психиатр – слишком самонадеян и слишком откровенен. В квадрат священника крест просился по определению, но аудитор остановился. Добродушный вид еще ничего не значит.

Теперь – сам клуб. Вспомнив поднятую бровь, Пе́трович вывел ее в центре маленького круга. Получилась не бровь, а какая-то гусеница. Пе́трович усмехнулся случайному совпадению. Конечно, гусеница, превращающаяся в бабочку, «мертвую голову». Актер, меняющий образы. Да, тот режиссер был прав. Стивенсон неразделим. Доктор Джекил и мистер Хайд. Пе́трович взял ластик, стер гусеницу и нарисовал череп. Гай Фокс может быть членом клуба. Гримироваться, кататься с шулером по девочкам, ходить на исповедь к священнику и за советом – стреляться перед зеркалом – к психиатру. В гриме он может спокойно подписать и договор у секретаря. Стоп, и аудитор стал рисовать сбоку четвертый квадратик. Ты забыл юриста. Если Гай Фокс прячется в клубе, то он еще встречается при подготовке договора с юристом. Для проверки наличия объектов завещания.

Нет, не сходится. Секретарь говорит, что почти не сталкивается с членами клуба. Но не решающийся на самоубийство в течение долгих лет такой член клуба не может не привлечь к себе внимания. Значит, секретарь знает, кто такой Гай Фокс. Это должен знать и юрист. Подожди, юристов же периодически увольняют. Значит, кроме секретаря, отследить время членства по бумагам в клубе не может никто. Но не обратить внимания на (тут аудитор ухмыльнулся) такого «долгожителя» невозможно. Значит, знать или, по крайней мере, догадываться о Гае Фоксе могут и все остальные работники клуба. Нет, председатель не может действовать так небрежно. Надо менять облик. Конечно, если он – бывший актер, то он записывается в одном облике в клуб, потом выходит из него и записывается заново, но уже в новом облике. Да, это похоже на правду. Нет самоубийства, нет и описи наследуемого имущества. Записался в клуб, посмотрел, как идут дела, как работает его персонал, а затем выписался. И концы в воду.

Концы в воду… Концы в воду… Актер… Как там, в рецензии, – много театральности? Он вспомнил про совпадение дат смерти таинственного утопленника Ганса Бауэра и увольнения первого юриста. Аудитор порылся в бумагах: что там Любляна нашла в первый раз? Тела не нашли, никаких данных ни в полиции – у нас в стране десятки тысяч Гансов Бауэров, – ни даже в системе социальной защиты. Только пальто на берегу и предсмертная записка. Его вдруг осенило. Ну конечно, Ганс Бауэр! Оле-Лукойе, когда они ехали в машине из прихода, так и сказал: «При чтении договора несколько раз поднимал бровь». Записался в клуб, проинспектировал его, приехал на озеро в Рейнензиштадт, написал записку, положил на гальку пальто и уехал.