Иногда женщины сходят с ума от вида своего тела. Некоторые сопротивляются и стараются высвободить руку, чтобы засунуть ее между бедер. Я пресекаю такие попытки. Я подвожу их к пониманию собственного тела, я хочу быть частью этого таинства, хочу, чтобы наша радость стала бесконечной. После того как женщина месяц простоит перед зеркалом в полуобнаженном виде, я позволяю ей лечь в мою постель. Она ошибается, полагая, что настало время секса. Вот как это было с Евой.

— Иди к кровати, — приказал я ей.

Ева повиновалась. Четверг (я всегда встречаюсь с Евой по четвергам), Ева стоит рядом с кроватью. Легкий ветерок из открытого окна колышет шарф на ее шее. Шарф бледно-серого цвета. Еще час назад он был платьем.

Я подошел и встал перед Евой. Я на целый фут выше ее.

— Помнишь, сколько стоило платье?

— Двадцать две сотни, девять долларов и семьдесят семь центов, — без запинки ответила Ева.

Ее духи, «Серендипити», ощущались сильнее. Все мои женщины пользуются «Серендипити».

— Ты поражена тем, — задал я вопрос, — сколько я на тебя трачу?

Ева кивнула. Из окна была видна луна над Гудзоном.

— Ты этого достойна?

— Да.

— Ты красива? — спросил я.

— Я сногсшибательна, — ответила она. Она не улыбнулась, ее руки лежали на бедрах. Она не сводила с меня глаз. Она была готова.

— Сними трусы, — сказал я, — и лифчик тоже. Оставь только шарф.

Ева быстро повиновалась и стала передо мной, уперев руки в бока. Ее родители были автомеханиками, поэтому, когда Ева сняла белье, я увидел обнаженную девятнадцатилетнюю немецкую девушку с внушительной грудью, которая может петь колыбельные детям и ремонтировать ходовую часть машины. Невероятно!

— Ты бесподобна, — произнес я, смотря на нее.

Серый шелковый шарф развевался на ветру.

— Ты собираешься ласкать меня? — спросила она. Она уже научилась не брать на себя инициативу.

Я покачал головой.

— Я свяжу тебя. Ложись на кровать, на спину, головой на подушку.

Многие женщины, довольно спокойно позволяющие держать себя, отказывались быть привязанными к спинке кровати. Ева не из таких.

— Раскинь ноги и руки так, чтобы я мог привязать их к кровати.

Ева подчинилась. Я достал старые галстуки из коробки под кроватью и связал ее.

— Что теперь? — поинтересовалась Ева.

Я улыбнулся.

— А сейчас я позову друзей.

Еще один насильник, решили вы. Извращенный и ненормальный!

Послушайте, перестаньте считать, что знаете меня. Я уже говорил, что вы не можете судить об этом, потому что вашего брата не загуппили до смерти. Итак, поскольку вы не разбираетесь в связывании женщин, не притворяйтесь, что знаете, как и почему я это делаю.

— Молчи, — предупредил я Еву, — что бы толпа ни вытворяла, молчи!

Ева взглянула на меня. Серый шелк был обмотан вокруг шеи, и его конец прикрывал живот. Я видел животный страх в ее глазах, но она только кивнула. Боже, как она чувственна.

Я стремительно вышел из спальни, прикрыв за собой дверь, взял телефон и обзвонил друзей, как часто делал это по ночам. Одна из моих странностей в том, что мне для сна требуется только два часа в сутки. Обычно я сплю с шести до восьми утра. Это началось с тех пор, как Гуппи убил Фрэнсиса. Не знаю, чувствует ли мое тело необходимость опасаться одержимых маньяков в рыбьих костюмах или нет, но факт остается фактом, я никогда не утомляюсь, как другие. Обычно после того, как я отсылаю очередную обнаженную женщину домой, я начинаю скучать, и только большая компания может поддержать мой интерес к жизни.

Вот люди, которым я звоню. Это Джереми Якс, мой сосед по комнате в колледже, который частенько играет разъяренную Мышь в небродвейском шоу. Я не видел постановку, потому что люди в костюмах гигантских мышей напомнят мне Гуппи, и я могу выхватить свой парабеллум и начать палить. Джереми очень замкнут, и ему патологически не везет с женщинами. Мне доставляет невыразимое удовольствие пить с Джереми виски в гостиной. Он распинается о своей несуществующей личной жизни, даже не догадываясь, что в соседней комнате лежит обнаженная женщина.

Еще звоню Николь Боннер, живущей несколькими этажами выше, и Уолтеру Глорибруку, продавцу хот-догов, он сосед снизу. Я живу в Примптоне. Подразумевается, что здание представляет собой варварское ночное логово, где полуночные вечеринки в порядке вещей. Бывает, что я зову Чекерса, агента по найму, и еще иногда поднимаю соседа, Джеймса Бранча, настоящего одиночку, и пытаюсь его развлечь. Я звоню женщинам, целому сомну прекрасных жительниц Манхэттена, каждая из которых знает, что в комнате лежит их связанная подруга. Все они часами лежали там, обездвиженные, беспомощные, вынужденные молчать и слушать звон бокалов сквозь дремоту, смотреть на луну, проклинать меня, тосковать по мне или по себе.

Всегда одно и то же. Женщины осознают мою любовь и уважение к своим телам, а мужчины ничего не знают, кроме того, что я люблю с ними выпить и послушать их истории. Эти мужчины не ровня мне по финансовому положению, если их бесконечный бред о красотках и политике и раскрывает их подлинную сущность, то они не разделяют мою бдительность относительно бога и абсурда. Меня это устраивает. Я соблюдаю заповеди, не думайте, что я возомнил себя судьей человеческой натуры или глашатаем бога. Я одинок в своем пристрастии, мои друзья могут нюхать кокаин, заниматься грабежом или любить Иисуса, это дело их совести. В любом случае, эти парни мне нужны для компании. Думаю, они считают меня богатым, страдающим бессонницей врожденным вампиром, созданием, творящим темные делишки, которые, к счастью, их не касаются. Что до женщин, то им не обязательно соблазнительно одеваться, хотя они это и делают. Как я уже упоминал, я приглашаю только тех женщин, которых держал связанными на кровати, присутствие этих ветеранов невероятно возбуждает меня. Многие рисуются, хотя знают, что все присутствующие женщины имели тот же опыт общения со мной. В любой момент женщины могут собраться, войти в незапертую спальню и в приступе вакхической ревности растерзать Еву, Джулию или Жюстин — кто бы там ни находился. Тем не менее этого не происходит. Вместо этого я с ними разговариваю. Я завожу беседу, чего я никогда не делаю в спальне, и многие из них жаждут этого разговора больше, чем секса. Я могу поинтересоваться, легко коснувшись ее талии, пока она наливает себе джин, есть ли у нее родные братья или сестры. Я могу присесть рядом с женщиной на диван — наши колени слегка соприкоснутся — и спросить, какую музыку она предпочитает. Такие вопросы — обычные на свидании — приобретают значимость и очарование из-за того, что я знаком с этими женщинами очень давно. Я изменяю привычный порядок вещей. Я знаю все интимные подробности тела каждой женщины, ни разу не трахнув ее, и она чувствует себя очень комфортно рядом со мной, и все сказанное нами доставляет изысканное удовольствие. Мы можем говорить свободно, без условностей и ожиданий. Я слушаю женщину, которая уже доказала, что может быть искренней и ранимой, — и проникаюсь безмерной заботой.