– У вас очень изящные клипсы. А бриллианты часто носите?

– Вы знаете, я ношу и серьги, и клипсы. Но я столько растеряла, где-то просто оставила, забыла, что уже ношу дешевые клипсы. Я вам скажу, что балет очень ограничивает. Вот если, допустим, у тебя большие цепочки, или большие серьги, или большие кольца, – они мешают танцевать.

Майя Плисецкая и Пьер Карден. 1998 год. Фото Юрия Абрамочкина.

Майя Плисецкая – муза Пьера Кардена. 1987 год.

Фото Дмитрия Донского.

– Так ведь можно компенсировать вне сцены.

– А где эта жизнь вне сцены, когда утром идешь в класс, вечером спектакли? Это очень редкая роль, где можно надеть дорогие украшения, – допустим, в «Анне Карениной» можно было надеть бриллиантовые серьги. Не знаю, где еще. Кармен не была богата. Лебедь? Уже совсем никуда не годится. Для остальных партий тоже как-то не подходит. У меня есть одни серьги красивые, которые совершенно некуда надеть. Значит, они не нужны. Если вещь много лет не носишь, – значит, она не нужна.

– Пуанты на сцене, дутые сапоги-валенки в репетиционном зале…

Майя Плисецкая – муза Пьера Кардена.

1987 год. Фото Дмитрия Донского.

В обычной жизни, наверное, предпочитаете каблуки?

– Да. Я люблю ходить на каблуках. И на высоких, и на… Совсем на низких – нет.

– Почему?

– Потому что неудобно: мне кажется, что я куда-то назад падаю.

И для стопы неудобно. Потому что вечно уставшие стопы. И когда ровно, неприятно. Все-таки хоть маленький каблук должен быть. Но я люблю и высокий. Здесь сейчас мокро, холодно, поэтому я надела кроссовки.

А вообще хожу в модных хороших туфлях.

Майя Плисецкая с веером». Картина Бориса Мессерера.

Плисецкая поглядывает на часы. Опять начинает нервничать. Понимаю, что надо заканчивать. А вывод для себя я уже сделал: основное правило Плисецкой – никаких правил. Вновь обращусь к превосходной рифме Беллы Ахмадулиной:

«Много радостных подарков от Майи перепадало мне, и обычно ее матушка Рахиль Михайловна с таким восхищением это передавала и даже похлопывала в ладоши. Она была так золотисто-простодушна, так изумительно добра, и говорила: "Вам барыня прислала сто рублей". И мне были подарены и платья от Кардена и другие очень милые для меня вещи. Разумеется, они мне напоминали, что Майя Михайловна сложена совершенно, что это абсолют, и подражателей иметь не может. Но платья все-таки как-то пригождались для того, чтобы немножко пофорсить.

Белла Ахмадулина и Майя Плисецкая. 1985 год. Фото Владимира Вяткина.

Мне всегда хотелось Майе что-нибудь подарить. Это были книжки, но и особенные посвящения, – обычно это были экспромты, не такие тяжеловесные изделия чьих-нибудь рук или моего ума, а легко написанные экспромты. Торжеств и триумфов у Майи Михайловны достаточно и, надеюсь, что их прибыль неиссякаема, то есть прибыль этих приветов со стороны человечества. При одном из ее празднеств, будучи одним из его участников, сообщников, я подарила Майе Михайловне веер. Черный кружевной веер. Этот веер имел свою долгую историю, много старше нашего времени, и в нем было нечто такое (не знаю в каких балах, в каких тайнах он был участником), что как-то из моих рук просилось к Майе. Подарил мне этот веер дорогой мой Сергей Параджанов. Он знал толк в заколдованных вещах, в таких одушевленных вещах. Он содеял этот мир, в котором участвовали шляпы, сложнопостроенные лики и силуэты, да чего только не было! И вот этот веер, черный веер… В нем был какой-то роковой испанский смысл. Он у меня поживал до определенного времени и явно желал меня покинуть, но не по пустому поводу. И этот веер однажды в Майин праздник я ей преподнесла, и еще приписала к этому вееру любовно и ласково сочиненные строчки, это такой экспромт. Маленькое стихотворение, посвященное Майе Плисецкой при поднесении ей черного кружевного веера:

Глаз влажен был, ум сухо верил

В дар Бога Вам —

Иначе чей ваш дар?

Вот старый черный веер

Для овеванья чудных черт лица и облика.

Летали сны о Тальони,

Но словам тут делать нечего.

В честь тайны вот веер-охранитель Вам.

Вы – изъявление тайны, мало я знаю слов.

Тот, кто прельстил нас вашим образом,

О Майя, за подвиг Ваш нас всех простил».

Эти строки Белла Ахмадулина произносила, восседая в черном старинном кресле с высокой спинкой, что придавало ее словам особую торжественность. И она сама вся в черном: узкие брюки и строгая рубашка навыпуск. Борис Мессерер давал интервью в более спокойном антураже здесь же, в своей мастерской, где все дышит атмосферой шестидесятых. Я благодарен Белле Ахатовне и Борису Асафовичу за тончайшие подробности, нюансы, из которых сотканы их воспоминания.

Но вернемся в Миккели. Как только оператор выключил камеру, Майя Михайловна заторопилась:

– Мне надо пройти несколько сцен перед спектаклем, а вы, когда соберете аппаратуру, просто захлопните дверь, – схватила большую сумку и мгновенно исчезла.

Я только успел пожелать отличного спектакля. Впечатление странное – остаться в чужом гостиничном номере, да еще в номере Майи Плисецкой. И меня удивило, насколько легко она доверила нам свои апартаменты. Наверное, это тоже свойство ее характера – проще относиться ко всему, что находится в иной, не театральной плоскости…

Кадры из документального фильма «Майя. Урок классического танца» (в цикле «Субботний вечер со звездой»). Балет «Курозука». 1996 год.

Итак, вечером в концертном зале – «Курозука». Еще один бежаровский балет, сочиненный специально для Майи Плисецкой. Держу в руках программку. «Курозука» идет в один вечер с классической «Раймондой» в исполнении труппы «Имперского русского балета» Гедиминаса Таранды. Сначала «Раймонда», ее показывают не целиком, а только второй акт. Солисты – Елена Андриенко из Большого театра, Александр Горбацевич (Театр классического балета) и сам Таранда. По поводу «Курозуки» в программке указано: «70-летняя Плисецкая, японская традиционная музыка, хореография Бежара».