Ее охватило странное чувство обреченности. Она развернулась к заднему стеклу автомобиля и поняла, что на сотни метров позади них не было ни одной машины. «Эвок» несся по проспекту одинокой стрелой, и от его колес на ровном песке оставался длинный след. Как будто со стороны она увидела точку их автомобиля на огромном полотне этой пустыни и подумала, что теперь для нее таким же безлюдным стал весь мир, потому что в нем нашелся и тут же снова потерялся еще один из двух-трех человек, с которым она могла – а, как оказалось, нет – поговорить.

Костя свернул на улицу 26 Бакинских Комиссаров, юркнул во дворы, вплотную подъехал к парку, в котором стоял робозавод, и остановился возле открытых черных ворот с округлой перекладиной сверху.

Майка выдохнула. Они приехали. Это был вход в парк. Из сердца темной чащи, вглубь которой убегала узкая тропа, доносился странный рокот, и ребятам понадобилось время, чтобы убедить себя в том, что это просто ветер. Ветки деревьев гнулись, в столбах света, струящегося из-под фонарей на дороге, кружились торнадо из пыли, грязи и капель дождя.

И снова странное чувство покинутости и одиночества прострелило сердце Майки, словно она смогла взлететь над верхушками деревьев, окинула взглядом район и не нашла ни в одном из домов ни души.

Хотя «эвок» крепко стоял на земле, все вокруг было нестабильно, размыто, как бывает на границе дня и ночи, леса и города, и все, кто был в машине, это ощущали и не спешили покидать надежное пристанище.

– Запах странный, – проговорила Майка, задумчиво склонив голову.

– И звук, – сказала Агата. Ее ярко накрашенные ноготки отбивали нервную дробь по двери машины. – Как будто рядом океан.

– Это ветер, – коротко проговорил Костя, и если бы за последние шесть месяцев Майка не изучила Костю так хорошо, то ее могли бы ввести в заблуждение и его уверенный тон, и привычка четко артикулировать, как бы бросая слова на полпути, разрешая им позвучать. Но она знала его. А еще она знала, как звучит ветер. Костя соврал. Мучительное беспокойство, свернувшееся улиткой в груди, кольнуло ей сердце. Он соврал, чтобы защитить ее и Агату от лишней тревоги.

От мысли, что на самом деле он допускает существование океана где-то в парке на юго-западе Москвы, у нее перехватило дыхание.

– Иллюминатор на лес показывает, Волчок?

– На лес.

Хлопнули двери «эвока», запуская в салон темноту и ветер. Костя с Агатой вышли из машины, с мягким, легким щелчком открыли багажник, и на Майкин затылок набросилась дождевая россыпь, а странный звук океана, которого, конечно, тут не было и не могло быть, усилился. Она обернулась и увидела, как Костя достает из багажника набитый всякой всячиной рюкзак и говорит своим низким тихим голосом с Агатой. И хотя это было невероятно глупо, Майка поймала себя на мысли, что ее снова оставили одну. Ничего не скажешь, у этих двоих потрясающая способность оставлять ее одну, не оставляя, как-то так тихо и органично, словно они и не уходили вовсе, или даже нет – так, будто они никогда не появлялись.

За распахнутым багажником «эвока» раскинулся синий, усыпанный белыми пупырышками звезд космос, и теперь даже Костина большая спина не могла защитить ее от этой огромной пустоты, которая уже много месяцев жила у нее под кожей, а теперь вот заползла и в их автомобиль.

Майка прикрыла глаза и медленно выдохнула: причин сидеть в машине больше не оставалось.

Она переоделась в камуфляж, который ей так предусмотрительно купила рыжая, засунула ноги в оранжевые ботинки, открыла дверь, выпустив на улицу пса, и с бьющимся сердцем подошла к калитке, подпирающей кромку леса, не обращая внимания на Костю с Агатой, которые не обращали внимания на нее.

Было страшно и одновременно здорово вдыхать соленый запах, который возвращал ее в детство, в те годы, когда папа с мамой по осени возили ее в Крым, в Краснодарский край, в Абхазию. Только сейчас этот запах не вызывал розовой волны нежности, рыже-голубого марева тепла и любви – это был черный, пугающий запах, явно несущий угрозу, как тяжелый грохот приближающегося поезда.

Но страх все равно был не таким большим, как Майка ожидала. Страх, в котором она пребывала последние полгода, как будто уходил на задворки сознания, а на смену ему откуда-то из глубин поднималось темное нетерпение. Где-то в сердце этого леса ее ждали ответы, в этом ночном лесу, заполненном океаном, возможно, был Самбо, подстерегающий блондинку, но еще важнее то, что там, возможно, были подсказки, которые могли бы привести ее к родителям.

В который раз за вечер то подступающая к городу, то отступающая от него штормовая буря швырнула в Майку странную смесь из песка, дорожной пыли и дождевых капель. За ее спиной хлопнул багажник, бипнула сигнализация. Как бы интуитивно потянувшись вслед за тонкой энергетической ниточкой чьего-то взгляда, Майка обернулась навстречу порыву ветра, который сначала задувал в шею, поднимая волосы, а теперь вот яростно отшвырнул их назад шелковистой волной, и ощутила на себе длинный и темный взгляд Кости, облокотившегося рукой о крышу «эвока». Но в этот раз в его глазах не было ни теплого света, ни намека на привычную добрую улыбку.

Ну вот мы и пришли к той точке во времени и пространстве, в которой нет притворства – ноль притворства, ноль, zero, nada.

О чем он думает? Ей так нравилось, когда он на нее смотрел, потому что она переставала чувствовать свою всегдашнюю, непреходящую покинутость. Она улыбнулась ему, скорее машинально. Если бы у нее оставались силы на какие-то еще мысли кроме как о родителях, или о Самбо, или о предстоящих трудностях на пути к церкви, то, возможно, ее бы встревожила эта первобытная, ничем не прикрытая настороженность в его глазах – настороженность, едва ли не граничащая с враждебностью. Но сил ни на какие мысли не оставалось, и она отогнала тревогу прочь.

Тем более ему, скорее всего, просто передалось ее возбуждение, вот и все, вот и все, вот и все – потому что ее сердце и правда стучало и вибрировало так громко, что, казалось, вот-вот расправит свои павлиньи крылья и выпрыгнет в открытый космос.

Она полумашинально дотронулась до волшебных часов на своем запястье, почувствовала их тепло – хорошо, что она не забыла надеть иллюминатор на руку, после того как Костя его снял, – и выдохнула. Судя по темноте в