– Ну, держи, прошмандовка, – проворчала кухарка, шлепнув риса с карри в собачью плошку. Подружка лизнула соус и уставилась на ласково улыбавшуюся кухарку. Требовательное тявканье, и вот уже кухарка открывает банку с солеными лаймами, стоящую на боковом столе.

– Придержи язык и в кои-то веки выкажи хоть немного благодарности, – пробурчала женщина. – Не забыла я твою приправу. – Подцепив вилкой кусок лайма, она бросила его собачке, та схватила на лету и тут же принялась рвать зубами едкую кожуру.

– Вы вообще помните, что у меня день рождения? – чуть дрогнувшим голосом вмешалась Луиза.

Взрослые замерли, глядя на нее. Как будто приготовились к одному из ее «капризов». А потом дружно рассмеялись – над ней, решила Луиза, чувствуя, как краска унижения заливает щеки.

– Глупышка. – Мама потянулась к ней, обняла за талию и привлекла к себе.

Луиза прижалась пылающим лицом к прохладной напудренной маминой щеке, вдыхая умиротворяющий запах ее духов и сандалового гребня. Эти мгновения маминого внимания и любви были такими редкими и всегда немножко смущали.

– Неужели ты думаешь, что я могу забыть о тебе? – прошептала мама на ухо. – Я приготовила тебе особенный наряд для сегодняшнего вечера.

В последний раз мама шила Луизе платье, когда они еще жили в Таравади, тогда она переделала собственную комбинацию. Луизе ужасно понравилась кружевная зигзагообразная кайма и голубая лента на талии – платье понравилось ей так сильно, что она вдруг стала гораздо благосклоннее относиться к тому, что станет старшей сестрой младенцу, которого ждала мама. Это воспоминание – про платье, про малышку Грейси – оно ведь счастливое, правда? Но почему тогда Луизе захотелось спрятать защипавшие вдруг глаза в маминой ласковой шее? И почему это воскресило в памяти другие воспоминания о войне? Японский солдат, срубающий голову старику. Потная ладошка Джонни в ее руке, когда они бегут в траншею. Папа, прячущийся в задней части дома в Таравади. Как они с Джонни научились скрываться среди деревьев. Суешь пальцы глубоко в сырую землю у самых корней, так что чувствуешь, как дерево пьет, а ты сидишь тихо-тихо, так тихо, как будто тебя больше нет, и единственный звук – это причмокивание пьющего дерева, а потом дерево начинает говорить…

– Бу-бу.

Луиза оторвалась от вдруг напрягшейся маминой шеи и увидела в дверях кухни Со Лея – с его застенчивой улыбкой и такой привычной, даже немножко уютной печалью в глазах. Он надел громадный галстук в горошек, которого Луиза раньше не видела. Ей сразу стало весело и захотелось прыгнуть ему на шею.

– Бу-бу, – откликнулась она. Сколько себя помнила, они всегда здоровались именно так.

– Я подумал, что стоит прийти пораньше, – сказал он маме. – Я обещал Луизе научить ее танцевать свинг до начала праздника. Если можно, конечно…

– Почему бы и нет? – Мама опустила взгляд в чашку.

Но когда Луиза, ухватив Со Лея за руку, потянула его из кухни, он все равно виновато оглянулся на маму.

– Но это не свинг! – возмущенно воскликнула Луиза, когда в гостиной Со Лей отпустил слуг и поставил одну из папиных пластинок, про которую сказал, что это «то, что надо», – Нэт Кинг Коул, «Увлечение».

Слуги натерли полы так, что они сверкали как зеркало, и через несколько минут, оставшись вдвоем, они хихикали и танцевали, прижавшись щекой к щеке, потому что Со Лей потешно наклонился к девочке – точно в такт песне, которую он включал раз за разом и про которую папа однажды сказал, что она очень грустная и очень обнадеживающая.

– Мы запросто можем танцевать свинг под нее, – убеждал Со Лей. – Видишь? Мы же танцуем!

Но потом в комнату влетели Джонни и Грейси, бодрые после сна и желавшие участвовать в веселье, – Джонни, такой серьезный даже в разгар игры, и крошка Грейси с вечной улыбкой, несмотря на то что в любых забавах она неизменно проигрывала. Луиза заметила, что Со Лей не решается крутить Грейси так же залихватски, как ее.

– Что происходит? Вечеринка уже началась? – донесся папин голос.

Он вошел, неся на вытянутых руках что-то громадное, завернутое в пеструю бумагу, и стоял, румяный и мускулистый, широко улыбаясь Со Лею.

– А почему бы и нет? – отозвался Со Лей, направляясь к бару, как будто папа ему предложил выпить. – Выпьешь?

Папа казался каким-то смущенным, пока Со Лей наливал ему в стакан коричневую жидкость. В последнее время у них частенько такое случалось, и папа изображал чересчур радостную улыбку, а Со Лей уходил в тень и жаловался на головную боль. Впрочем, в итоге оба скрывались в папином кабинете, где о чем-то совещались с другими мужчинами и куда детям вход был строго-настрого запрещен.

– Что, никому не интересно, что у меня тут? – Папа поднес громадный сверток к уху и встряхнул его, Грейси тут же захихикала, а Джонни посмотрел с настороженным интересом.

И этого оказалось достаточно, чтобы спасти Луизу от тревожных мыслей. Вскоре они вместе дружно стаскивали упаковочную бумагу, открывая плиссированные складки, – похоже на кузнечные мехи, аккордеон, догадалась Луиза и радостно взвизгнула, а Джонни тут же попытался сыграть.

Папа убрал остатки упаковки и несколько раз растянул мехи.

– Моя мама играла на таком. Правда же, чудесно? Слушаешь и невольно улыбаешься… Понимаешь? А самое замечательное – по-настоящему замечательное, что ты можешь взять его с собой, куда бы ни отправился.

– А куда мы едем? – спросила Луиза. Ну вот опять: в глазах опять встают слезы.

– Никуда мы не едем, – успокоил ее папа, а Со Лей промолчал, а потом пришел кто-то из слуг, чтобы увести детей – мыться и наряжаться.

Праздник получился даже чудеснее, чем надеялась Луиза; было и ее «великолепное» выступление, и восхитительное платье, которое раскрывалось колоколом, когда она кружилась, и горы мороженого, и представление заклинателя змей (облаянного Подружкой), и танцы до упаду, и все лампы в доме сияли, и все двери нараспашку, чтобы впустить вечернюю прохладу. Было уже совсем поздно, Луизу давно отправили спать, но она сидела в одной ночной рубашке на верхней ступеньке лестницы, глядя на родителей и гостей, на переливающиеся шелка и мерцающие драгоценности. Папа танцевал с мамой, глядя ей в глаза, как будто ничего, кроме этого – то есть мамы, – ему не нужно.

И Луиза почти забыла, каким несчастным весь вечер выглядел Со Лей. Перед тем как подняться наверх, она нашла его на террасе – Со Лей курил и смотрел сквозь раскрытые двери на проплывающие в танце пары.

– Бу-бу! – окликнула она, чтобы отвлечь от мыслей и заставить улыбнуться, и он посмотрел на нее – не раздраженно, но без радости. И после паузы тихо ответил:

– Бу-бу. – И только потом улыбнулся, и погладил по щеке, и спросил, не пора ли ей отправляться спать.

А сейчас он стоял у входной двери и о чем-то строго разговаривал с одним из слуг, как будто отчитывал за что-то. В следующую минуту он уже пробирался через толпу гостей к папе, который все еще обнимал маму после танца. Он положил руку папе на плечо и, когда тот, вздрогнув, отступил, подался к папиному уху, и они вдвоем вышли в коридор, ведущий к папиному кабинету.