– Я оказался здесь не случайно. Я действительно алкоголик. Я как раз тот пьяница, о котором написано в нашей книге. Аллергия тела, одержимость разума.

Вайолет была ошеломлена. Ошеломлена настолько, что второй раз за неделю задалась вопросом, не было ли это галлюцинацией – «флешбэком» после употребления ЛСД. Невозможно было связать голос отца и цитаты об избавлении от зависимостей, слишком хорошо знакомые ей теперь.

Одна ее часть хотела покинуть комнату из преданности отцу; он собирался нарушить по меньшей мере две заповеди семьи Херст: ты должен выглядеть совершенством и ты не должен проветривать грязное белье ее членов. Но ей было слишком любопытно. Ни разу за шестнадцать лет она не слышала, чтобы ее отец рассказывал о своих чувствах или своем детстве. Те несколько раз, когда она набиралась храбрости и начинала его расспрашивать, отец отшучивался, уклончиво улыбаясь и отвечая только: «Ты хочешь узнать о человеке без прошлого».

– Думаю, я был алкоголиком с самого рождения. Мне было пять или шесть, когда я впервые тайком глотнул вина. Но еще до этого со мной было что-то не так. Я не нравился себе. Ничем, ни одной чертой. Я ненавидел носить очки. Ненавидел свою полноту. Ненавидел, что не могу играть в бейсбол на второй базе, как Джо Морган. Я был готов поменяться местами с любым ребенком на планете. У любого жизнь оказалась бы лучше, чем моя. Я чувствовал себя лучше, только когда собирал радиоприемники с кристаллическим детектором и бритвенным лезвием в качестве тюнера.

Вайолет вспомнила тот ужин, после которого попала в Фоллкилл. Ее отец явно пил в тот вечер. Из-за стресса и психотропных веществ ее воспоминания все еще оставались затуманенными, но она была почти уверена: ее отец был пьян. Он всегда придерживался расписания: семь вечера – время для водки. Она зашептала на ухо Коринне, прикрываясь ладонью:

– Сколько нужно оставаться трезвым, чтобы они разрешили тебе выступить на собрании? – Коринна пожала плечами.

– Они разрешают выступать, если ты сорвался? – Еще одно пожатие плечами. Коринна поджала нижнюю губу и покачала головой.

– Без понятия.

Пока Дуглас говорил, его взгляд скользил по полу или по часам в дальнем углу комнаты – что угодно, лишь бы избегать внимательных глаз аудитории. Вайолет была благодарна Эди за шапку. Она слегка пригибалась, когда взгляд отца направлялся в ее сторону.

– Я вырос в сером Эри, штат Пенсильвания. Не город, а недоразумение на одноименном озере. Мой старик был угрюмым пьяницей. Конечно, никто тогда про алкоголизм и не слышал. Тогда ты был не алкоголиком, ты был крутым парнем. Но моего отца и так нельзя было назвать. Он просто лупил меня ремнем. Хотя моего друга отец лупил строительной доской… Так что у меня все было еще сравнительно неплохо.

Вайолет вспомнила, как ее покойный дедушка Эрл ловил летающих по дому мух и выпускал на улицу. Она всегда считала его мягким, что он буквально и мухи не мог обидеть. Тот факт, что он оказался драчуном и прикладывался к бутылке, был печальным и опустошающим, но Дуглас грустно рассмеялся, так что остальные последовали его примеру. Некоторые мужчины понимающе качали головой. Шея Дугласа расслабилась, и он сделал глубокий прерывистый вдох.

– Только две вещи помогали мне забыться: алкоголь и женщины. Учитывая то, что я рассказал, вы, наверно, не удивитесь, что я пил в одиночку. Знаю, у многих из вас позади долгие годы вечеринок и веселья. Ну а я – я никогда не стремился к веселью. Я пил из термоса, по несколько глотков в кабинке туалета. Я хотел быть суровым парнем, как мой отец. Я хотел почувствовать, каково это – быть большим человеком в университетском кампусе, привлекать внимание… А потом я познакомился с моей женой.

Вайолет с трудом сглотнула.

– Джозефина напоминала мне богиню экранов пятидесятых. Настоящая женщина. Шелковые платья, глаза как у Лиз Тейлор. Ум острый, как лезвие бритвы, и бесконечное очарование, которого недоставало мне. Она изучала искусство в университете Мерсихерст. Она была слишком хороша для такого как я. Так что я разобрался, что было важно для нее, и стал этим. Если бы до того, как я встретил ее, кто-то спросил меня, что мне нравится в картине, я бы ответил, что мне нравится, что она ровно висит на стене. И вдруг я начал носить клетчатые шарфы, укладывать волосы гелем и старался не отставать от разговоров о Ротко и человеческой драме.

Смех волной прокатился по комнате.

– Знаю, знаю… Уж мы бы смогли объяснить этим ребяткам с факультета искусств, что такое человеческая драма, правда?

Кто-то одобрительно присвистнул, и снова смех ударил по блочным стенам.

– Поначалу рядом с ней – моей женой – мне просто не нужно было пить. Благодаря выпивке я переставал чувствовать себя плохо, но Джозефина давала мне больше. Она заставила меня почувствовать себя особенным, потому что она была особенной. Такое совершенство, как она, никогда бы не пошла на свидание с парнем, который был не на высоте.

Но я, конечно, не смог удерживать эту планку. После свадьбы моя маска богемного парня начала слетать, и Джо увидела настоящего ботаника, за которого вышла замуж.

Я пытался скомпенсировать это тем, что баловал ее. Заботился о ней так же, как до этого заботился о своей матери. Я нашел приличную работу в IT. Старался вывозить Джози на отдых, покупать ей украшения, делать ей педикюр. Я всегда говорил, что, если меня уволят из IBM, я буду чертовски хорошим педикюрщиком. Я даже отодвигаю кутикулу.

В этот раз в смехе скользила неловкость.

– Иииу, – прошептала Коринна, – я бы никогда не стала встречаться с парнем, который знает, что делать с пемзой.

Вайолет скривилась.

– Но ничего не вышло. Джози начала отдаляться. Может быть, я был слишком требовательным – я так и не понял, в чем было дело. Как бы то ни было, перемена произошла мгновенно. Она перестала говорить, что любит меня. Ее раздражало во мне все – как я ем, одеваюсь, вожу машину, использую зубочистку, говорю по телефону. Со стороны все, казалось, было в порядке. У нас родился ребенок. Потом – еще двое…

Вайолет ссутулилась еще больше. Она молилась, чтобы отец не называл ее имени.

– С рождением каждого из них я надеялся, что теперь-то все наладится. Не поймите меня неправильно: я люблю своих детей. Правда. Но я плохо их знаю. Джози убивала меня взглядом, когда я пытался взять на руки одного из плачущих детей. Если я хотел поиграть с сыном в мяч на улице, Джози начинала ревновать или говорила что-то вроде того, что я не смогу поймать мяч, даже если его вымажут клеем.

Вайолет помнила эту фразу. Ее мать часто указывала на отсутствие у отца мужских навыков. Она любила также говорить, что он не сможет развести огонь, даже если ему дадут горящую спичку, что он не сможет завязать узел, даже если отряд бойскаутов покажет ему, как это делается.

– Наверно, можно сказать, что я отступил от попыток быть отцом своим детям. И выпивка мне помогла. – Он медленно, со свистом, выдохнул. – Алкоголь давал мне отдохнуть от голосов в моей голове. И это не те голоса, которые слышат шизофреники. В моей голове я слышал дуэт голосов моего отца и жены, а текст песни был один: «Дуглас, ты никчемный. Дуглас, ты дерьмо».