– Папа, – выдавила Вайолет. Ее сердце бешено стучало. Она физически ощущала, что вокруг них падает давление, как это происходит перед разрушительным штормом.

Уильям Херст

В среду утром Уилл проснулся, когда его мать подбирала ему одежду на день. В изножье его кровати громоздился целый ворох одежды: фланелевые брюки, теплые жилеты, рубашки на пуговицах в оранжевую клетку. Слышался скрежет вешалок, которые мама передвигала в заполненном шкафу.

– Не могу решить, что нам стоит надеть, – сказала она. – Боюсь, если мы оденемся как обычно, эта Трина решит, что мы из кожи вон лезем, чтобы впечатлить ее. Но если мы оденемся, как одеваются нормальные люди, особенно те люди, к которым она ходит… Честно говоря, даже не думаю, что у нас найдется что-то подобное. – Она рассмеялась. – Я позволяю женщине из социальной службы, дорвавшейся до власти, лишить меня равновесия.

Несколько мгновений спустя она шагнула к Уиллу, держа в руках свитер с эмблемой какого-то колледжа (разумеется, подделка) и пару широких вельветовых брюк с крошечными скотчтерьерами, вышитыми на отворотах.

– Ты уверена?

– Уилл, пожалуйста, делай то, что тебе говорят. Мне действительно нужно напомнить тебе, в какой серьезной ситуации мы оказались? Ты действительно хочешь, чтобы тебя вырвали из рук рыдающей матери?

Натягивая вельветовые брюки, Уилл вдруг почувствовал, что хочет, чтобы Вайолет вернулась домой. Он осознал, что он понятия не имеет, когда мама просто разыгрывает драму.

– Отлично, – сказала Джозефина. – Теперь надо разобраться с волосами. Не с твоими волосами. С моими.

Он последовал за ней по коридору в их с отцом ванную, где она достала бигуди из ящика на своей стороне старинного трельяжа.

На мгновение Джозефина перестала взбивать волосы и пристально посмотрела на сына.

– Помнишь, что я рассказала тебе на днях в машине? О твоем отце? – Она не отвернулась от зеркала. Она разговаривала с отражением Уилла.

– Да? – Уилл почувствовал, что его желудок рухнул вниз, как пол в кабинке колеса обозрения в самый неудачный раз, когда он катался на карусели.

– Вероятно, мне не нужно говорить тебе, что не надо упоминать об этом сегодня.

Страшнее всего становилось, когда его мать начинала использовать двойные отрицания.

– Нет, не нужно, – отозвался Уилл.

– Я так и думала. – Ее голос стал жестче. Она изобразила на лице притворное замешательство, нахмурила брови и почесала затылок тупым концом карандаша для губ. – А могу я спросить, что ты вынес на днях с работы твоего отца?

– Что ты имеешь в виду? – Вынес. Он был обескуражен этим словом. Она отправляла его туда, надеясь, что он вернется с какими-то вещественными доказательствами?

– Я имею в виду, ты узнал что-нибудь новое? О том, чем занят твой отец?

Уилл по-прежнему не мог понять, подбирала мама слова специально, или в них не было никакого скрытого смысла. Она говорила о работе отца? Или о его личных делах?

Уилл знал, что это прекрасный момент, чтобы рассказать матери о подозрительных звонках Кэрри и спросить, знает ли она о частном детективе. Но ему хотелось, чтобы его окончательное разоблачение было крупным.

Он не хотел начинать этот разговор, пока не узнает больше о возвращении Розы и о том, кто такая Кэрри. Как говорят в детективных сериалах, сперва нужно выяснить ключевую информацию, которая прольет свет на оба дела.

– У отца прекрасная работа. Я имею в виду, для него. Они разрабатывают крутые программы. Пытаются создать компьютер, который будет разговаривать на человеческом языке, а не посредством нулей и единиц. Я написал обо всем в эссе, которое ты сказала мне подготовить. – Уилл вдруг задумался, читала ли она его так называемое домашнее задание. – Но я все-таки не думаю, что мне хотелось бы там работать.

На ее лице неожиданно появилась улыбка. Она была довольна его ответом.

– Почему нет?

В нем нарастал страх.

– Я бы предпочел стать писателем или художником, как ты. Кто угодно может выполнять работу, которую делает отец. Но только особенный человек способен видеть мир глазами художника.

Он говорил на ее языке. Он был превосходным учеником, который цитировал учителю самого учителя. Но даже произнеся эти слова, он не поверил в них. Они были приклеены к его губам. Джозефина все еще разглядывала его отражение. Что-то – вероятно, выражение скуки в бездонных глазах – говорило о том, что и она не верила Уиллу.

Чтобы сменить тему, он спросил ее об уроке естествознания.

– Ох, Уилл, – вздохнула она, – думаю, сегодня у нас есть заботы поважнее. Разве не так? – Она вытащила из коробки с золотой крышкой бумажную салфетку и принялась оттирать невидимое пятно на зеркале.

– Дом выглядит замечательно, – сказал он. Она вдруг фыркнула.

– Ну еще бы. Я вчера потратила на уборку целый день. Я так старалась, что сломала ручку швабры. Хочу, чтобы эти люди из органов опеки пришли сюда и были поражены. Нет, даже запуганы. Запомни, Уилл. Социальные работники такие же черствые, как юристы. Они завидуют таким семьям, как наша. Они хотят верить, что все растут в атмосфере насилия, как росли они. Они хотят верить, что каждая мать – монстр, а каждый ребенок – несчастная груша для битья. Это помогает им думать лучше о самих себе.

Мать Уилла выросла в атмосфере насилия. Он не знал деталей, потому что они были слишком ужасными; мать говорила, что ее детство было настолько жестоким, что она забыла большую его часть. Все, что знал Уилл, – что мать выгнала Джозефину из дома по непонятным причинам, когда ей исполнилось восемнадцать, и скоропостижно скончалась полгода спустя.

Джозефина раздраженно выдохнула, выдергивая последнюю салфетку из коробки.

– Уилл, милый. Передай, пожалуйста, туалетную бумагу.

И тут он заметил ее: незначительную, но неоспоримую деталь. Рулон был повернут концом к стене. Его мама каждый раз громогласно напоминала о том, что она предпочитала, чтобы бумага висела концом наружу (она аргументировала это еще и тем, что это замысел производителей: именно так видно «лицевую» сторону узора). По необъяснимым причинам вид конца рулона, касающегося стены, заставлял кровь Уилла стынуть в жилах. Могла ли Роуз переставлять вещи в доме только для того, чтобы дезориентировать его и немного свести с ума? Или так она пыталась оставить им послание? Или, запутав их, ими было проще манипулировать? Лазутчик. Это было еще одно слово, которое Уилл выписал в свою тетрадку. Существительное, обозначает лицо, тайно действующее в расположении противника. Это слово напомнило ему Роуз.

– Здравствуйте, Трина. Я бы хотела сказать, что рада вас видеть. Но я не сторонница фальшивых любезностей. Правда, Уилл?

– Я аплодирую вашей честности. – Даже когда Трина смеялась, ее лицо казалось созданным для сочувствия. Ее глаза были слишком влажными, а большие, мясистые щеки опускали вниз уголки губ.