Мать бросила на него косой взгляд. Уилл не был уверен, что разозлило ее сильнее: то, что он запятнал их прекрасную добропорядочную семью, или то, что после всех занятий по рисунку, которые она провела для него, его техника не сильно улучшилась. Карандаш скользил в его неуклюжих толстых пальцах.

– Все в порядке, приятель?

Уилл обнаружил, что сильно дергает ногой по полу. На столе чайные ложки дребезжали в блюдцах.

– В порядке.

Мистер Флорес налил себе чаю, но не сделал ни глотка.

– Давай поговорим о том, как ты ушел из школы.

– В школе не было ковровых покрытий, – вмешалась Джозефина. – Мы не хотели, чтобы в случае припадка Уилл ударился головой о твердый пол.

– Это вполне можно понять, – сказал мистер Флорес, делая пометки.

– К тому же, с синдромом Аспергера… Государственная школа была слишком травмирующим местом. Уиллу не слишком комфортно в многолюдных, шумных местах.

– Миссис Херст, дело в том, что я предпочел бы услышать обо всем от самого Уилла. – Флорес слегка придвинулся к нему. – Уилл, как ты чувствуешь себя в толпе?

– Мне не слишком комфортно в многолюдных местах, – отозвался Уилл. Эхолалия: неконтролируемое автоматическое повторение чужих слов. Голос матери вернул его к действительности:

– Дорогой, нужно смотреть в глаза мистеру Флоресу, когда ты разговариваешь с ним.

– Я не возражаю, – поддержал Флорес, но Уилл уже устремил на него пристальный взгляд.

В этот раз первым отвел глаза мистер Флорес. Он занервничал так же, как большинство людей, которым Уилл смотрел в глаза дольше нескольких секунд. Эта напряженность и была настоящей причиной, по которой Уилл избегал пристально смотреть на окружающих. Зрительный контакт не вызывал особых эмоций у Уилла, но, похоже, он беспокоил других людей, так что всем было проще, когда взгляд Уилла опускался ниже уровня моря.

– Должен сказать, – начал Флорес, – мне всегда казалось, что домашнее обучение – ужасно одинокая штука. У тебя есть возможность проводить время с твоими ровесниками?

– Да, конечно. Постоянно, – автоматически отозвался Уилл. Его пульс зашкаливал. Он надеялся, что по его лицу не было очевидно, что он лжет.

– Где? – уточнил мистер Флорес.

– Где я провожу время с другими детьми?

– Да.

– В игровой группе, – громко ответил он. – В общественном центре Розендейла.

Его мать даже не постаралась скрыть свое одобрение.

На лице мистера Флореса отразилась жалость. Он провел ладонью по своему галстуку с эмблемой футбольной команды «Нью-Йорк Джетс». Уилл подумал, что эта деталь одежды, должно быть, располагала к нему других (спортивных, нормальных) двенадцатилетних мальчишек.

– Давай немного поговорим о твоей эпилепсии. Наверно, это полный отстой. Постоянно таскаться по врачам.

Уилл пожал плечами.

– Многим людям приходится куда хуже. Когда моя мама была маленькой, у нее была такая тяжелая астма, что она с трудом могла ходить по лестницам.

– Каково это? Я имею в виду припадки.

– Сначала я ощущаю это в груди. Это не боль. Просто тяжело дышать. А потом – ничего; пока я не очнусь, я ничего не помню и чувствую себя так, словно меня ударило летающей сковородкой. Иногда бывает кровь, если я прикусываю язык или щеку.

– У тебя часто бывают припадки?

Позже, размышляя о своей ошибке, Уилл пришел к выводу, что он отвечал на автопилоте. Он уже столько раз повторял одну и ту же речь перед врачами.

– Припадки случаются раз в два-три месяца. В этом месяце их было два, что является… – Уилл чуть было не сказал «аберрацией»: так выразилась бы его мама. Но потом он напомнил себе, что он должен вести себя как обычный двенадцатилетний малыш, – … странным.

– В этом месяце их было два?

– Да. Один на днях в машине, и второй – вечером, когда увезли Вайолет. – Сердце Уилла сжалось, едва он это произнес. В той версии событий, которую они проговаривали с мамой, припадка не было.

Мистер Флорес дернулся, как спящая собака. Он хотел было оглянуться на Трину, но вовремя справился с собой.

– Можешь рассказать мне о том вечере, когда Вайолет попала в больницу? – Мягкость в его взгляде и нежность в обращении напугали Уилла сильнее, чем что-либо до этого.

– Да, конечно. – Уилл лихорадочно перебирал пути к отступлению, но понял, что их не было. Все, что ему оставалось, – повторить слово в слово версию, которую они подготовили с матерью, и молиться, чтобы мистер Флорес забыл о маленькой детали – его припадке.

– Вайолет направила нож на маму. Мама назвала ее больной. Вайолет начала наступать на нее. Я встал между ними и вырвал лезвие. Она порезала меня несколько раз, но в итоге у меня получилось. – Уилл отвел взгляд. Он почувствовал тошноту, вспомнив кровотечение, которое, казалось, никогда не остановится. Он залил кровью весь кафель, упавшую кухонную рукавицу, свои лучшие брюки цвета хаки.

Мистер Флорес почесал бритый висок.

– Что-то я немного запутался. Объясни мне все так, будто я воспитатель в детском саду. Припадок случился до или после того, как ты отобрал нож у сестры?

Взгляд Уилла затуманился. Холодное оцепенение пробежало по его рукам, и он задался вопросом, видят ли все, как колотится его сердце под свитером.

– После, – ответил он. Внезапно он вспомнил резкую боль в руке и сердитое лицо матери, зажимавшей его рану. Она не выносила, когда он причинял себе боль, даже если он делал это, пытаясь помочь.

– Ты уверен в этом? Ведь когда случается припадок, потом сложно вспомнить, что происходило до и после него.

– Угу, – солгал Уилл. – Все это я запомнил очень ярко.

Он не удержался и обернулся на мать, ища ее поддержки. Это была старая привычка, неизбежная, как вдох после выдоха. Но ее накрашенные губы, сжатые, как маленький красный кулачок, говорили о ее разочаровании и классическом наказании, которое она для него приготовила.

Мизодоктакледист – человек, ненавидящий играть на пианино.

Вайолет Херст

Сара, психотерапевт Вайолет, была устрашающего вида женщиной с прической как у Элеоноры Рузвельт. Подобно охотнику или рыбаку высшего класса, она была способна сидеть неподвижно часами, беззвучно дыша и не меняя положения скрещенных ног. Ее поджатые губы и прищуренные глаза откровенно предупреждали Вайолет: Я осуждаю тебя. Я определяю твое будущее.

– Я бы хотела поговорить о правде, – сказала Сара-певт.

– О правде, – повторила Вайолет, и на мгновение ей показалось, что кто-то снял с нее груз. Наконец-то кто-то хотя бы допустил идею, что Джозефина говорила неправду о том, что случилось вечером в пятницу.