Эхо твоих рыданий, ибо ты должен погибнуть, отец мой, ты, кролик!

Эта ночь есть предвестница смерти твоей, и ты это знаешь прекрасно.

Старый лев, у тебя вырваны зубы! Старый тигр, у тебя выдраны когти!

Старый медведь, у тебя лезет клочьями шерсть и ревматизмом лапы корежит!

О Набонид Великий, ты всего лишь куренок ощипанный, лишь воробей беззащитный,

И не жаль мне тебя, не жаль твоего жалкого пораженья, ни жалобного положенья, беглец.

Не жаль мне тебя, потому что ты слаб и скован.

И стрелы тупые твои у меня вызывают презрения смех, но не жалости слезы.

Я не заплачу от жалости, ибо ты захотел мою жизнь разрушить.

У меня ты не вызовешь жалость, ибо, отец мой, меня ты унизил.

Ты причинил мне столько страданий, что ненависть не угаснет ни от нелепости смехотворной, ни от бессилия твоего,

Моя ненависть утолится только пролитием крови и наступлением смерти.

Ты причинил мне столько страданий, что унять мою ненависть не сумеет словами молочными жалость.

Твою голову я расколю, потроха разбросаю по скалам, палимым зенитом,

Ибо сердце мое исполнено жаждой смерти твоей».

И пулей своей последней отец поразил орла, который парил над его головой.

И закатилось на западе солнце за горы и погрузилось во славу свою,

Пронзенную пиками.

И тьма наступила, и ночь пришла.

И во мраке свой путь отец продолжал, пересекая ущелье Птиц.

И перестал преследовать я, ибо в тени не хотел затеряться,

И Пьер, не боясь затеряться и в ненависть веря, все же остался со мной,

А Набонид-отец в пропасть ночную пропал.

Ночь смоляная, ночь нефтяная, ночь без светил, Ночь, что с вершин стекает, подобная лаве, и заполняет собою пучины,

Ночь несравненная и абсолютная, пламенем мрачным небо объявшая, хищная ночь, поглотившая горы,

Ночь сухознойная, ночь безграничная, ночь беспокойная,

Ночь каменистая, ночь минеральная, о великая ночь пространства, затянувшая в мрачные складки свои

Тех, кто ущелье Птиц перешел,

Затерявшись в тебе, пал в пропасть отец. Набонид о Великий, всемогущий и сильный, зоркоокий охотник,

Чреслами ненасытный самец, Родимого Города судьбами управитель,

Набонид о Великий, в ночи пропавший, пал в пропасть[78].

Но умер не он, Набонид всемогущий, великий, умер не он[79], а хилый беглец, бессильный стрелец,

Дичь, которую ненависть гонит, одинокая жертва, которую бросили все без поддержки.

И долго пытались мы разгадать секрет его силы и власти,

И последнее слово той тайны счастья в Праздное утро мы отыскали,

И секрет его вырвали, и отныне пред нами был лишь простой человечек, неловкий охотник, в пропасть упавший,

Но, в пропасти лежа, он вновь казался тем Набонидом Великим[80],

В темной пучине он вновь возлежал всесильным.

Во мрак погруженный, я спал и грезил,

Но не спал и не грезил Пьер и, снедаемый злобой, смотрел черноте в лицо,

И видел, как проходили события жизни его роковой —

И видел, как проступает на фоне ночи недвижной тот великан из детства, такой огромный, что даже над крышами возносился,

Тот непреклонный защитник, которого он возлюбил покорно,

Всезнающий, всемогущий и добрый, которого он, недоумок из недоумков, любил.

И не спал и не грезил Пьер, все пытался жалость в себе найти,

И вот уже день наступает и испаряется тьма.

Холоднее, чем ночь, заря меловая на Долину нисходит.

Я, спящий, не знаю еще, что Набонид Великий запропастился во Мрак,

А тот, что бдит, не знает еще, что кровь униженья не смоет.

И разбудил меня Пьер, и вдвоем пересекли мы ущелье Птиц.

И шли мы к Великому Минералу, из склона которого бил Фонтан, Превращающий в камень И в воздухе резком и редком услышали вой предсмертный собачий,

Предсмертный вой, что усиливался, ослабевал и снова усиливался,

Предсмертный крик разрывал пространство от горизонта до горизонта,

И раздирал на куски небосвод, под которым хищные птицы метались,

И становился светлее день, и мрачнее плач, Но мы продолжали свой путь, отважные братья.

Некое время пройдя под стон, что кровью кропил наши уши,

Некое время пройдя сквозь воздух, что жалил наши виски,

Заметили мы возле Истока единственную и сокровенную нашу сестру, чье имя было сокрыто.

На коленях стояла возле Истока, выла, и не было там отца.

И подошли мы ближе, и докатилось солнце к Полудню вдоль склонов Великого Минерала.

И добрались мы до Истока, и стенала по-прежнему наша сестра, не признающая нас,

Завывая, словно волчица, и рыдая, словно возлюбленная.

Склонившись над бездной, увидели мы сквозь воду прозрачную Набонида Великого, лежащего к небу лицом[81]

И мертвого.

Долго и медленно бедствие мы созерцали. И солнце, усердный паломник,

Перевалило чрез горный хребет и, выплыв на небо, принялось освещать все живое.

Она замолчала, и Пьер сказал: «Вот он умер.

Рухнул в пропасть и в ночь, но не я его умертвил.

Вот он умер, но кровью его не мои руки залиты[82].