Ибо ты подорвал его силу, разрушил могущество и связанным мне сейчас отдаешь,

И так моя ненависть насладится кровью его, свернувшейся на груди,

Ненависть, что постоянно гложет и точит по мере того, как свершенье ее все ближе».

И мы продолжали шествовать через хаос, изъеденный, выжженный небом,

И солнце склонялось, и удлинялись от скал расщепленные тени.

И Минерал Великий призывал их к себе, на склоне его бил Фонтаном Исток.

И когда добрались до ущелья Птиц, то заметили, что к Истоку приближаются

Двое.

«Исполнено сердце мое скорпионьим ядом. Вот он! Вот он!

Старый медведь, под тяжестью лет согбенный, вот он, дряхлый владыка!

Лезет дальше, ползет, силы теряет и думает он, что знает, куда он идет, думает, что убежит,

И не знает, что он уже мертв, повержен рукою моею, презреньем и местью,

Ах! Гигант для яслей, тиран в захолустье, просто отец семейства,

Спотыкаешься ты о камни, задыхаешься, запыхавшись, и влачишь за собой эту женщину-бремя.

Ты умрешь, мой Отец, освобождая сердце мое и жизнь, и тогда я смогу возвестить

Свою Истину Городу».

И сказал я ему: «Воистину в жилах твоих бегущая кровь отравлена скорпионьим ядом, быть может, в этом и кроется Истина?»

И сказал ему Пьер: «Во мне ненависть говорит, пусть он умрет!

И если умрет он не от моей руки, то станет кончина его для меня тяжкой ношей!

Пусть скорее погибнет тот, кто унизил меня!»

И солнце склонялось,

И когда подошли к плато, где ветр предваряет ущелье Птиц,

Обернувшись, Отец нас заметил.

И спешило тяжелое солнце в марево пасть.

Набонид, обернувшись, под собою увидел двух своих сыновей, верно идущих по следу его.

«Вот те, что изгнали тебя из башни, с вершины которой ты возносилась над Городом и Долиной.

Вот те, что изгнали тебя из счастья и гонят меня как охотничьи псы.

Это мои сыновья, порожденные мной, и, если бы не было их,

Ты жила бы по-прежнему в собственном тайном замке, где счастье тебе я дарил,

Тебе, сотворившей словом волшебным славу мою и мое богатство.

Взгляни, они рыщут, нюхая след мой, словно ищейки,

А когда-то нежными, милыми были мои сыновья, уважения исполнены были мои сыновья, Первый — послушный, мудрый — второй, а третьему я дарил все свое снисхожденье.

Нежными и приятными были мои сыновья, но термитами оказались,

Что исподволь мою жизнь и мощь точили, термитами, крысами оказались,

Червями и язвами свежими, гнилью зубной троекратной,

И когда захотел я на лаврах славы своей почить, слава рухнула, ибо они терпеливо Основу ее расшатали.

Сверхчеловечное счастье, которое я для тебя построил, они уничтожили, эти термиты, крысята,

В тени копошились, словно личинки, острые челюсти выставляя,

Я же, всесильный и всемогущий, я, Набонид Великий, что для тебя построил Великое Счастье,

В котором людям не было места,

Людям, лизавшим подошвы моих сапог,

Имел трех сыновей, покорных, послушных, но они мою мощь подточили[75], счастье твое разрушив.

Эти шанкры, черви и крысы.

И вот я бегу по знойным горам, и преследуют шавки меня, тявкая бестолково.

И что для меня это бегство значит, если предсказано так? что для меня это все, раз ты рядом со мною,

Моя прошлая жизнь — ничто, ведь ты — моя жизнь, моя прошлая жизнь — ничто,

Но щенки, что чуют мой след, почему в Родимом Городе не остались сосать Молоко своей матери именитой!

Один обманул мое снисхожденье, другой — мою власть,

Так пусть же исчезнут они с этих гор, предначертанных для великанов! пусть оставят мой след!

Я город покинул, поскольку ты — моя жизнь, так пусть и город меня оставит!

Пусть убираются прочь сучьи детеныши, пусть возвращаются в будку свою и грызутся за кость, которую я им кинул!»

И тогда Набонид Великий прицелился в две человечьи фигурки, что казались затерянными среди скал,

И выстрелил.

Но сыновья чересчур далеко отстояли, чтобы пуля могла их достичь, и он, великий охотник, хорошо это знал,

Но выстрелил все же.

Пули его летели меж скал и над бездной, блуждая в пространстве и падая без успеха.

Пулей последней он целил в орла, что парил над его головою, и его умертвил.

И пораженное солнце[76]исчезло за горы западной стороны, и мракостно ночь наступила.

И сказала она: «Пойдем!» — и бросил ружье Набонид Великий, и вдвоем они в путь пустились сквозь кромешную тьму.

«Ах, старый охотник, так, значит, отныне ты ничего сделать не можешь, не можешь, и ничего отныне не видишь?

Твои пули бессильны[77]и безнадежны, бедный старый охотник, сам превратившийся в мелкую дичь.

Где это видано, чтобы в охотников дичь стреляла? несчастная мелкая дичь?

Ибо ты больше не лев, отец мой, не всемогущий и сильный лев.

Ты больше не гибкий свирепый тигр, ты больше не грузный медведь, горный владыка,

Ты всего лишь жалкая мелкая дичь, и из последних сил ты бежишь, словно заяц, спасаешься, словно белка,

И тут тебе, кролику, вздумалось целиться в нас из соломенной пушки.

Неужели ты хочешь охотника подстрелить, мелкий грызун? уж лучше б на барабане ты выбивал

Похоронную дробь, дабы смерти в такт подыграть, что шагает к тебе большими шагами.

Меж горных отрогов, в глубинах расщелин пусть слышится эхо плача и стона,