Я вышел в дождь, слишком усталый, чтобы вникать в ее слова. Я мечтал лишь о мягкой постели, тишине и, по крайней мере, десяти часах крепкого сна.

* * *

Когда я чересчур устаю и глаза закрываются чуть не сами собой, я вспоминаю, как мы, я и Мэтт, укладывались на кровать, и мисс Элла что-нибудь читала нам из Библии. Однажды, когда мы еще были слишком маленькие, чтобы спать в пижамах, и надевали вместо них комбинезончики, я почувствовал себя очень усталым, и мне было не до чтения, поэтому я спросил:

– Мисс Элла, а зачем вы нам все это читаете? Я половину не понимаю.

Она скосила в сторону глаза, словно обдумывая ответ, а потом подошла к окну, из которого можно было видеть и весь Уэверли Холл, и большую часть его окрестностей – высота для этого была подходящая:

– А ну-ка подойдите сюда, мальчики, – сказала она, и мы подошли, а она, обведя рукой всю открывшуюся перед нами ширь и даль, продолжила: – Вы это видите?

Мы кивнули.

– И все, что видите, – все в порядке: стены прямые, углы квадратные, постройки и террасы ровные, и все вокруг так, как следует быть. Видите?

Мы снова кивнули, хотя ничего не понимали.

– А это потому, что все здесь выстроено по отвесу, – и она достала из кармана медный отвес. – Инженеры берут в руки эту штуку, вешают ее на веревку и в соответствии с ним что-нибудь строят или меряют. И без этого никакого порядка не будет, а будет хаос. Отвес – вот с чего начинается стройка, это начало и конец, это…

– Альфа и омега? – перебил Мэтт.

– Да, милый, – улыбнулась мисс Элла. А мы опять прыгнули на кровать, и она погладила переплет Библии. – И вот так же я стараюсь направить вас, мальчики, на прямой путь. – И, помолчав немного, добавила: – на путь с прямыми стенами и квадратными углами, чтобы ваш дом устоял во время бури. Но я не смогу этого сделать, если в руках у меня не будет прямой меры, – и она снова погладила Библию, – отчего мы и читаем ее на ночь…

– Чтобы мы жили, как вы, а не как Рекс, – перебил я.

– Нет, дитя мое, но чтобы вы были такими, как люди, о которых рассказывается в этой книге. Я недостойна их, недостойна даже развязать шнурки на их сандалиях.

И теперь, проходя под дождем через двор, я вспомнил, как мисс Элла прошептала: «Я недостойна!»

Взяв оба кувшина, которыми одарил меня Уайти, я прошел через черный ход и спустился по винтовой лестнице в подвал – не для того, чтобы перелить их в другую емкость, но из опасения, что они вдруг неожиданно взорвутся и разнесут в щепки мой грузовичок. Хороший грузовик сейчас трудно отыскать. А с другой стороны, если кто-то взорвет весь дом, я усядусь во дворе на стул и стану наблюдать, а может, даже организую продажу билетов для желающих насладиться этим зрелищем.

Рекс построил винтовую лестницу, ведущую в подвал, для того чтобы было легко и быстро попадать в кухню и спускаться за растопкой, керосином и, разумеется, спиртным. Когда бы он ни навещал свои домашние владения, он начинал обход с подвала, где, в частности, хранились две сотни покрытых пылью бутылок. Я спустился в подвал и подождал, пока мои глаза привыкнут к темноте, а потом, обогнув винный погребок, прошаркал к своей кровати и сунул под нее кувшины Уайти.

На прикроватном столике я держал три предмета: фотографию мисс Эллы, сидящей на бадье возле амбара, – я сделал фото еще до того, как она заболела; принадлежавшую ей Библию – потертую, потрепанную, с вкладками, на которых сохранились отпечатки больших пальцев ее рук; и – медный отвес.

«Нет, мэм, – громко, вслух ответил я, – мне совсем ничего не известно, чем они занимаются и почему. – И лег. – А обо мне вы все знаете, что бы я ни делал. И даже, пожалуй, больше. – Подтянув холодные простыни к шее, я закрыл глаза. – и я радуюсь тому, что она не умеет стрелять».

* * *

Несмотря на любовь к проповедям, в церковь нас мисс Элла никогда с собой не брала. Это действительно так, то есть в настоящую церковь, в само здание, с хором, скамьями и пастором. Рекс бы избил ее за это в кровь. Помню, я еще ходил в детский сад, когда она собралась с духом и попыталась нас туда повезти. Он тогда выследил нас со второго этажа, когда мы, в нарядной воскресной одежде, возбужденные и сгорающие от любопытства, о чем свидетельствовали наши физиономии, садились в машину. Поездка представлялась нам почти приключением, хотя, если учесть, что нас ожидал черный «Кадиллак», могло бы вполне показаться, будто мы отправляемся на похороны. Но тогда Рекс выскочил во двор, еще в халате, лохматый, с опухшим лицом, налитыми кровью глазами, и, увидев, что мы уже выезжаем, завопил во все горло. Мисс Элла остановилась, опустила окно и сказала:

– Да, сэр, мистер Рекс? Вы хотите поехать с нами?

– Женщина, вы куда это направляетесь? – и он почти выдернул ее с водительского места.

– Но, мистер Рекс, разве вы не знаете, какой день у нас сегодня?

Рекс, очевидно, еще ничего не соображал, хотя было уже почти одиннадцать утра, а он уже был навеселе. Он ухватился за машину, стараясь не шататься, и пот крупными каплями выступил у него на лбу.

– Ведь сегодня Пасха, мистер Рекс! – И мисс Элла указала на двор. – Неужели вы не видите эти цветущие лилии?

Моз на собственные деньги купил несколько десятков луковиц и вместе с нами посадил их перед домом. Как раз на Пасху лилии расцвели и были похожи на крохотные бокальчики, поднятые во славу Небес.

– Женщина, да я двух центов не дам за это. – и Рекс, брызгая слюной, просунул руку в окошко машины и схватил мисс Эллу за воротник, да так, словно хотел ее задушить.

– Но, мистер Рекс, когда вы вчера вечером обедали, я у вас спросила…

Но он еще крепче стиснул воротник.

– Да мне плевать, какой сегодня день! И ты никогда, никогда, – он уже просто вопил, – не повезешь мальчишек в церковь!

Рекс протащил ее лицо в окошко и в бешенстве вонзился взглядом в ее глаза, а сбоку у него на голове взбухла вена:

– Ты поняла, женщина?

– Да, сэр, мистер Рекс.

Рекс втолкнул ее голову обратно в машину, поправил на себе халат и стремительно зашагал к клумбе с лилиями, где растоптал их, сколько смог. Он ходил все расширяющимися кругами, уничтожая все на своем пути, и был похож на ребенка, играющего в саду и закатившего истерику, потому что учитель запретил ему влезать на гимнастический снаряд. Тяжело дыша и стряхивая цепкие лепестки с халата, он вошел в дом, а мисс Элла легонько подала назад, к гаражу, стараясь скрыть от нас слезы. Помню, как она хлюпала носом, глотая слезы, как скрипели шины по мелким камешкам на дороге.

– Ладно, мальчики, – сказала она, – идите на лужайку и поиграйте там…

– Но, мисс Элла, мы в церковь хотим!

– Мальчики, милые вы мои, – и слеза капнула у мисс Эллы с подбородка, а сама она со страхом посмотрела на дверь, за которой скрылся Рекс, словно не веря глазам своим, – если я вас повезу в церковь, это будет последний день моей работы здесь, и вы меня больше никогда не увидите.