рассуди сам: ты опасаешься нападения кипчаков завтра, а ведь кипчаки уже напали на нас вчера. Мы для того и схватили их главарей, чтобы больше нападений не было.

— Это верно. Но, аталык, они ведь осознали свой поступок, они покорились, сдались, пришли с повинной! Нельзя с этим не считаться, определяя им наказанье.

— Пришли с повинной! А что им еще оставалось делать?

— И это верно! Но хотя бы на пробу и ради того, чтобы наладить хорошие отношения, надо проявить мягкость, аталык, надо проявить великодушие.

— Пускай будет так, Юсуп, — с трудом выговорил Шералы. — Провались оно пропадом, дело-то тяжелое…

Его шумно поддержали. Юсуп кивнул:

— Ладно! Пусть беков освободят. Всех, кроме одного.

— Всех, аталык! — настаивал Шады. — Вы хотите задержать Мусулманкула, я понимаю. Но поймите и вы: казнь Мусулманкула обойдется хуже, чем казнь всех прочих тридцати девяти. Он пользуется уважением всех кипчаков…

Юсуп вспыхнул:

— А ты, Шады, уверен, что Мусулманкул успокоится на этом? Посмотри мне прямо в глаза и ответь!

Шады небрежно поднял брови — он видел, что Юсуп поддается.

— Куда ему деваться? — только и спросил он.

Впервые Юсуп испытал сопротивление двора, впервые Шералы говорил не с его голоса…

— Ладно… — согласился он. — Пускай будет по-вашему. Я не верю в то, что Мусулманкул станет жить в мире с нами. Не верю! Но если он, получив свободу, свяжется с эмиром или сам, один, пойдет против нас, то я тебя, плут Шады, живым в землю зарою, запомни это!

Шады только усмехнулся слегка. Юсуп, не оглядываясь, ушел из диванханы.

Назавтра Мусулманкул припал к ханским стопам. Помирился с Юсупом, они обнялись. Но про себя Мусулманкул затаил вражду. Борьба между ним и Юсупом из открытой перешла в тайную, еще более опасную. Плоды этой борьбы пожинал Шады. Скромный советник, на долю которого раньше доставалось только развлекать хана чтением да занятными россказнями, теперь превратился в деятеля, от которого многое зависело в государстве.

Весна года 1844-го.

Диванхана. Шералы-хан. Вокруг него несколько человек. На всех лица нет. Они на что-то уговаривают Шералы, но, видимо, не могут уговорить. Все смотрят на него. Шады. Кадий. Рядом с ним ходжа, которого хан недавно сделал шейх-уль-исламом — главой верующих и сам стал его мюридом. Военачальники.

Шералы хмурится. Он теперь уж не тот, что в прежние времена. Усы и борода красиво подстрижены, лицо стало белое, тело — пухлое, изнеженное. Держится он уверенно, даже надменно, глаза приобрели выражение живое, твердое и даже высокомерное. Сейчас Шералы размышлял о чем-то и застыл в неподвижности.

— Подумайте сами, о взысканный милостью бога… Мы кто? Мы ваши преданные рабы, мы хотим лишь одного — чтобы слава о вашем величии разнеслась как можно дальше, поднялась как можно выше… Вы сами видите, что число наших внешних врагов растет день ото дня. Не успокаивается эмир, косо смотрят на нас управители вилайетов… А почему? Кто причиной тому? Юсуп! Против него ополчились враги за пределами нашего государства, против него настроены многие и многие в самом Коканде. Кроме того, он плохо относится к вам. На вас он глядеть не желает, а сына вашего Мала-бека — вы заметили? — постоянно держит при себе, приучает к делам, знакомит его с людьми, указывает ему пути, короче говоря, не иначе как он что-то замышляет, этот проклятый. Хочет расправиться с вами, а Мала-бека ханом провозгласить.

Шералы молчал. Время от времени поглядывал на все еще висящие на стене чокои. Наблюдательный советник Шады сказал с горечью:

— Светлейший… Вот что он сделал… Он не уважает вас, божьего избранника… он унижает, ногами попирает ваше звание и происхождение.

Ходжа сокрушенно затряс головой, жестом отчаяния ухватился за ворот халата.

— О боже… боже мой…

Кадий поклонился, сказал сощурившись:

— Это нарушение обычая, нарушение шариата.

Шады продолжал:

— Мало неверному того, что он вырвал поводья у вас из рук, он еще унижает вас… — советник приблизился к хану, осторожно взял его под локоть и заговорил с еще большим жаром: — Повелитель, государство так существовать не может. Он сравнял ваш двор с домом нищего. Где роскошь, где пышность, где величие, которые и делают столицу — столицей, двор — двором? Мы стали посмешищем для Бухары. Над нами смеются в Хорезме. Мы согласны терпеть лишения, которые обрушил на наши головы этот неверный, но как стерпеть позор, светлейший повелитель?

Шералы слушал молча, не подымая глаз. Он уже начинал колебаться: все эти слова, все эти доводы повторяли ему много раз, даже во сне слышался ему вкрадчивый голос Шады. Что отвечать? И главное — как поступить? Он попал в крепкие тиски. И вот теперь сидит, окруженный людьми, которые не дадут ему увернуться от ответа.

— Повелитель! Разрешите оружием уничтожить позор? — спросил один из военачальников, положив ладонь на рукоять меча.

Шералы резко поднял голову, обвел всех вопрошающим и полным мучительного сомнения взглядом. На всех лицах одно выражение, все уста готовы просить об одном. Неужели так надо?.. У Шералы дрогнуло сердце, он начинал верить… Да и как не верить, — конечно же, Юсуп повесил здесь его стоптанные чокои только для унижения. И власть у него отнял, это правда! Шералы закусил губу.

— Светлейший! Ваш дворец называют домом сыромятных чокоев…

— Уберите их! — приказал Шералы твердо.

Придворные расступились, а Шады тотчас подсунул хану какую-то бумагу.

— Отец наш, повелитель, блеск которого затмил свет луны, сердце которого теплее солнца…

— Что это еще?.. Прочти! — сказал Шералы, но советник не стал читать, а прошелестел хану в самое ухо:

— Указ…

— О чокоях? На это тоже нужен указ? Убери!

— О светлейший повелитель… — громче заговорил Шады, а все прочие затаили дыхание, чувствуя, что дело идет к завершению. — Забудьте вы про эти чокои, бог с ними… Голову, которая придумала повесить эти чокои так, чтобы никто из нас до них не дотянулся, голову эту надо снять с плеч, всесильный наш повелитель. Бог с ними, с чокоями…

Шералы, кажется, не понял. Ему начали растолковывать со всех сторон. Шералы перепугался:

— Как?!

— Это необходимо… Другого пути нет, — загудели голоса.

Ходжа:

— Он вероотступник! Не будет божьего благословения государству, которым правит вероотступник! Никогда и ни в чем не будет ему успеха. Подумай, сын мой. Хорошо подумай…

Кадий:

— Если вы доверили и вручили кормило власти некоему лицу, а оно поступает не в соответствии с вашими пожеланиями, не по воле бога, вы можете подобного человека покарать, кем бы он ни был…

Ходжа:

— Ханская кара — это кара божья. Божья кара уничтожит виновного, а вместе с ним совершенный им грех.