Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Я закричу! Не смей подходить ко мне!
У меня с трудом получается не смеяться.
– Мне нужно только поговорить. Совсем не хочется, знаешь ли, быть повешенной за измену.
Ее испуг уступает место ярости:
– Я прикажу вышвырнуть тебя из города! Ты уже забыла, что без меня у тебя вообще ничего не было бы?
Она правда считает, что здорово помогла мне, выделив спальню с матрасом и стулом? Я смотрю ей в глаза, понимая, что у меня остались считаные мгновения на то, чтобы направить разговор в нужное русло.
– Нужно быть дурой, чтобы выслать меня. Или ты все еще не догадалась? – Она молчит, так что я одариваю ее снисходительной улыбкой. – Тебе нужно знать все, что знаю я.
– Да неужели? – слащаво и ядовито цедит она. – Чего ты там можешь знать такого, что хоть как-то пригодится мне здесь?
Я знаю, что ее жених – колдун, что король беседовал со мной наедине – и до, и после ее предательства, что он осведомлен по крайней мере об одном явлении Дамы, пусть и поданном мной лишь как сон. Но отвечаю иначе:
– Я знаю, чего ожидает моя семья и что может вызвать у них подозрения. Матушка настаивала на частых письмах.
Валка закатывает глаза с видом избалованной девицы:
– Только и всего? Тогда утром же и напишу ей. И для этого ты мне не нужна.
Я поднимаю брови:
– Тело у тебя, конечно, мое, но почерк не мой уж точно.
– Значит, ты напишешь то, что нужно, или я прикажу прогнать тебя вон!
– Ты уже и так меня прогнала, – замечаю я.
– Тогда… тогда…
– Я буду писать письма, – обрываю я ее попытки. – При одном условии.
Валка хмуро смотрит на меня с дивана, в ее глазах разгорается злоба.
– Ставишь условия? Думаешь, я не знаю, что ты не сможешь и попытаться отнять мое место?
Ее место? Я стискиваю зубы и через силу делаю спокойный вдох.
– Мне не нужна такая жизнь. Условие простое: живи ее достойно, и она твоя. Не соизволишь – и я тебя уничтожу.
– Уничтожишь? – Валка смеется. – По сравнению со мной ты – никто. Я буду делать, что хочу…
– Предашь принявшую тебя Семью – и я выдам твою тайну. Выдам с помощью писем, написанных твоим почерком и говорящих о твоем предательстве, выдам благодаря знанию вещей, о которых ты и представления не имеешь. Выдам десятком других способов. Вспомни боль унижения из-за украденной брошки и представь, что ждет тебя после такого.
Удавка может отнять мой голос, но не помешает написать правду. А если и помешает, Валка этого знать не может.
– Ты смеешь угрожать мне? Думаешь, я испугаюсь тебя?
Я пожимаю плечами с равнодушным видом:
– Может, и нет, но тебе нужны эти письма, иначе твоя маленькая хитрость раскроется. А я лично устрою это, если ты нарушишь клятву верности, которую приняла на себя, забравшись в мое тело.
Я жду, глядя на Валку и прикидывая, что из моих слов ее вообще пронимает. Она знает лишь язык унижения. Полагаю, только страх позора может остановить ее – он или смерть.
Валка ощеривается:
– Я никаких клятв не давала. Стала принцессой, стану и королевой – и не позволю тебе еще раз у меня все отнять.
– Это ты отняла мою жизнь, – спокойно отвечаю я. – Ну так что же, добро пожаловать. Ты знаешь условие. Значит, договорились?
Она смотрит на меня, еще раз осмысливая предложение, и вдруг расцветает улыбкой – страшно видеть в этом лице такую резкую перемену от злобы к алчной радости. Ответ же звучит до смешного сдержанно:
– Да будет так.
Она идет к письменному столу и сгребает ворох бумаги.
– Устраивает доля прислуги, значит? А ты еще глупее, чем я думала.
Ее слова меня не задевают. Они мало чем отличаются от того, что мне приходилось выслушивать каждый день жизни дома. Я с легкой улыбкой забираю у нее стопку листов.
– Как мне передать письмо?
– Я пришлю слугу.
– Будет готово к утру. – Я задерживаюсь в дверях: – Запомни, Валка: продашь принца Даме – и я убью тебя, чего бы мне это ни стоило.
Ранним утром следующего дня я уделяю немного времени сундукам Валки, которые принесли в мою комнату накануне вечером, пока я была во дворце. В первом лежат наряды и вещи, которые Валка взяла для себя, в том числе и небольшая шкатулка с украшениями. Во втором – ее приданое. Я растерянно сажусь на колени. Дэйрилин и правда не желал больше видеть дочь. Она была отправлена сюда, в Менайю, чтобы выйти замуж за кого придется и стать для домашних лишь воспоминанием. Внутри разливается тоска от мыслей об ожидавшем Валку будущем. Мне ее почти жалко.
Я с сомнением перебираю чужие вещи. Присваивать ничего не хочется, но прошлые башмаки, пропитавшиеся пометом и протекающие по швам, едва ли протянут и день. К тому же мне нужны перчатки, руки уже стерты до крови лопатой и граблями. Я пыталась заматывать ладони носовыми платками, чтобы не сдирать мозоли, но перчатки должны справиться лучше. К счастью, я нахожу пару сапог для верховой езды как раз мне по размеру. Но вот перчатки все только из шелка и совершенно бесполезны. Придется и дальше обходиться платочками.
Убирая нарядную одежду из дорожного сундука, чтобы освободить место для того, чем можно пользоваться, я замечаю краешек темно-синего плаща – подарка короля, который Валка повелела убрать с глаз долой тогда, в карете. Осторожно прикасаюсь к вышивке, чувствуя под пальцами плотную теплую ткань. Мне больше никогда не надеть его, раз я теперь не принцесса. Лучше куда-нибудь убрать. Я перекладываю плащ в приданое Валки, зарываю под свертки цветастых шелков и запираю сундуки.
Потом сажусь и пишу письмо матери при свете толстой восковой свечи из приданого. Думаю, что нашла ей достойное применение. Вряд ли Валка расстроилась бы.
Слуга стучит в дверь, аккурат когда я прячу письмо в чистый лист бумаги и запечатываю парой капель воска. Валка все прочитает и потом уже переложит в подходящий конверт со своей печатью. Той, что мать дала мне с собой.
Я отпираю дверь, слуга кивает мне и просит:
– Письмо, верия.
Он одет почти как конюхи, но в других оттенках: вместо их рыжих штанов и оливковых туник с темно-зелеными поясами на талии на нем наряд сине-белой расцветки. Я протягиваю ему письмо, он быстро кланяется и уходит.
Закончив помогать с гусиным стадом и вычистив сарай, я ищу Джоа. Объясняюсь неуклюжими оборотами и целым потоком жестов, чтобы он понял мою просьбу отвести Фаладу на пастбище, а не подумал ненароком, что я выкрала жеребца. В конце концов он соглашается, а Фалада, по счастью, изволит терпеть поводья. Едва мы выходим за городские ворота, я снова снимаю упряжь, и конь срывается с места, уносится по дороге, а потом трусцой возвращается ко мне и степенно шагает рядом.