иди к себе, мам, поздно уже. Мне одной лучше сейчас побыть… Подумать, понять, что со мной происходит…

– Ой, не пугай меня, Маш!

– Не бойся, мам. Я думаю, все будет хорошо. По крайней мере, хуже уже не будет…

Мама ушла, а Маша долго еще ходила по комнате из угла в угол, посматривая на телефон, лежащий на журнальном столике. Остановилась, пробормотала тихо самой себе, будто озвучивая внутренние сомнения:

– Что скажу, что скажу… А то и скажу! Помнишь, Жень, как на своем дне рождения Денис нам сказал… Ну, чтобы мы… Может, нам и правда стоит попытаться, а? Возьмем и сами себе придумаем любовь…

Словно испугавшись произнесенного вслух, махнула рукой, быстро отошла от журнального столика. Потом снова к нему приблизилась, даже взяла в руки телефон. И снова положила его на журнальный столик, сама себе приказала – все, хватит! Не можешь – не звони. Успокойся сначала. Завтра будет день, будут другие решения. Или эти же останутся. Все завтра, завтра! А сейчас – спать. Пусть обиженные мысли улягутся, успокоятся.

Уже засыпая, решила твердо – все-таки она позвонит завтра Жене. А почему нет? Можно ведь просто спросить, как у него дела… Как говаривала покойная бабушка, за спрос по голове не ударят…

* * *

Ольга Васильевна глянула на часы, удивилась – уже половина шестого! Скоро Женя с работы придет. А при нем уже и не поговоришь, само собой разумеется. За весь день так и не собралась позвонить Марине. То есть не смогла собрать в себе решительность и сердилась на себя – да что ж такое, в самом деле? Она что, просить собирается? Ведь она же свое хочет отстоять… Вернее, Женино. Время идет, а Марина так и не собирается освобождать квартиру, да и не освободит, это надо ее характер знать. Но ведь что-то же надо делать, как-то с ней договариваться! Не к судебным же приставам идти, чтобы ее выселили! К тому же она там прописана… Да и не послушают ее судебные приставы, скажут – успокойтесь, мамаша, мол… Пусть сын ваш с женой разбирается, а вы в этой ситуации никто и звать никак. Всего лишь обиженная свекровь.

Да, все так… Но поговорить-то она с Мариной может! Нельзя же молчать, неправильно это!

Конечно, Женя будет сердиться, если узнает о ее намерениях. И это понятно, он сейчас в смятении пребывает. Не представляет, как будет без своей Мариночки жить… Ну что же это за любовь такая горькая, за что она на сына свалилась? Сделала из него тряпку… Ведь никаких материнских сил не достанет на это глядеть!

Вздохнула, еще раз глянула на часы. Да, можно успеть позвонить до прихода Жени. И будь что будет после…

Марина ответила сразу же, проговорила немного удивленно:

– Да, здравствуйте, Ольга Васильевна… Вот уж не ждала, что вы мне можете позвонить!

– Так уж не ждала, Марина? Отчего же? Разве нам не о чем поговорить?

– Да особо не о чем… Или с Женей что-то случилось, да?

– Нет. С Женей все в порядке, Марина. У него все хорошо.

– Я рада за него, Ольга Васильевна. Рада. Тогда я не понимаю, что вы от меня хотите, Ольга Васильевна. Он ведь наверняка сказал вам, что мы расстались, и я правда не понимаю… Какие ко мне еще вопросы могут быть?

– Так уж и не понимаешь? Серьезно?

– Нет…

– А квартиру Женину ты собираешься освобождать? Ты же знаешь прекрасно, что она тебе не принадлежит! Это Женина квартира, он законный собственник!

– Ах, вы об этом… Да, знаю, конечно.

– И что же?

– А ничего, Ольга Васильевна. Между прочим, я здесь прописана, могу жить столько, сколько мне нужно. Пока сама не захочу выехать. Сама, понимаете? И не надо мне указывать, что делать, вам это понятно? И не вмешивайтесь, ради бога, потому что со стороны ваши хлопоты смешно выглядят! Будто ваш Женя мальчик несмышленый, на свое решение права не имеет! А если даже и так, то вы сами и виноваты – таким его воспитали! Теперь, как говорится, кого воспитали, того и получите. Как в той песенке, помните? «Я его слепила из того, что было! А потом что было, то и полюбила!» Вот и любите теперь, и радуйтесь. К тому же он с вами теперь живет… Чего ж не радоваться-то? А меня в покое оставьте! Я из этой квартиры все равно никуда не уйду!

– Марина, Марина… Что ж ты опять мне хамишь? Так яростно хамишь, что я даже слова вставить не могу!

– А я вам не хамлю… Я говорю так, как есть, только и всего.

– Но я ведь могу и в суд подать… На выселение…

– Вы, в суд? А какое вы имеете отношение к этой квартире? Вот если Женя пойдет со мной судиться – это да… Он же собственник, а не вы. А Женя никогда не пойдет, и вы это прекрасно понимаете. Потому что он любит меня, всегда будет любить, как бы неприятно вам ни было это слышать. Мне только пальчиком поманить стоит, и он тут же прибежит, и только вы его и видели… Так что не надо вам со мной ссориться, мало ли как еще жизнь повернется. И говорить нам больше не о чем, Ольга Васильевна. Да и вам же лучше, если Женя со мной судиться не будет! Хоть какое-то время любимый сыночек будет у вас под бочком – разве плохо? Всегда с вами, всегда рядом…

– Да отчего же всегда? Он ведь тоже когда-нибудь устроит свою жизнь, Марина! Почему ты уверена в такой уж волшебной силе своего пальчика, которым стоит только поманить?

– Женя? Личную жизнь? Ну, в этом я как раз глубоко сомневаюсь…

– А ты не сомневайся. Он и сейчас уже, по-моему… С кем-то встречается!

Ольга Васильевна выпалила неправду от отчаяния и удивилась, как легко у нее это вышло. И добавила тут же для пущей убедительности:

– Да, да… Все вечера где-то пропадает, домой возвращается поздно. И о тебе вовсе не вспоминает, выглядит вполне веселым.

– Ой, да не сочиняйте, Ольга Васильевна. Не умеете вы врать, я же знаю. И вы не умеете, и сын ваш не умеет.

– Хм… Ты сейчас говоришь это таким тоном, будто обвиняешь нас в том, что врать не умеем…

– Да какая разница, каким тоном я говорю… Суть-то одна, правда? Глупый у нас разговор получается, никчемный. Вы не находите?

– Пусть глупый. Пусть никчемный. И тем не менее мое требование насчет