Если в 1821 г. дом Красильникова описывается как просто каменный одноэтажный (он сам выстроил его), то по описанию 1827 г. он уже с мизенетом и подъемным жильем – несомненно, что при перестройке хозяин и соорудил над зданием купол обсерватории.

Через десять лет дом принадлежит Красильникову совместно с младшим братом Алексеем, у которого многочисленная семья – о ней приходится заботиться старшему в роду Александру Васильевичу. А после 1852 года дом продан некоей мещанке Шошиной – весной этого года Красильников скончался, во время холерной эпидемии. К сожалению, не уцелело и его жилище – оно погибло в пожар 1887 года.

Когда умер костромской Кулибин, Александру Николаевичу Островскому было уже под тридцать. В Костроме при жизни Красильникова он находился в 1848 и в 1851 гг., а возможно, бывал и еще не раз. Здесь у него жил дядя, известный краевед Павел Федорович Островский, который хорошо знал и чтил Красильникова. Вот что он писал о нем в книге «Исторические записки о Костроме»:

«Красильников – замечательная для Костромы личность, о которой сказать, хотя несколько слов требует справедливость. Сын костромского купца, торговавшего панским товаром, умного и набожного, пользовавшегося особым расположением одного из преосвященных здешних архипастырей Симона Лагова, Красильников, оставшись после отца двадцати лет полным хозяином, тотчас расстался с торговым промыслом и посвятил жизнь свою, при безбрачии, исключительно ученым занятиям. Без особого руководителя, одним внимательным усидчивым чтением книг, он приобрел довольно основательные сведения в области науки по части механики, архитектуры, физики, химии, оптики, и астрономии. Над красивым своим каменным домом Красильников устроил для себя малую обсерваторию, приготовив для нее своими руками почти все нужные инструменты».

Такой панегирик Павел Федорович посвятил в своей книге одному лишь Красильникову, выбрав его из сонма замечательных местных уроженцев. Мог ли он, рекомендуя удивительного механика читателям, не свести с ним прежде всего своего племянника-драматурга? Это трудно допустить. При сопоставлении текста «Грозы» с известными материалами о Красильникове возникает даже ощущение, что в диалогах Кулигина и Бориса слышатся отзвуки личных бесед Александра Васильевича с молодым литератором – при характеристике городской жизни, купеческих нравов и т. д.

Есть еще один аргумент в пользу утверждения, что Островский был лично знаком с Красильниковым. Кулигин также ведет себя, и у него такой же характер, каким он был у «костромского Кулибина», – пользуясь чужими словами, такой аутентичности достичь крайне сложно. Для «самоучки-механика» симптоматично совмещение черт смирения и уклончивой покорности с осознанным чувством собственного достоинства, что особенно проявляется в отношениях с Диким. «С него, что ль, пример брать! – спокойно говорит он. – Лучше уж стерпеть». Когда купец грозит отправить его к городничему, Кулигин вздыхает: «Нечего делать, надо покориться!» Однако на вздорную брань Дикого гордо возражает: «Я, сударь, человек маленький, меня обидеть недолго. А я вам вот что доложу, ваше степенство: «И в рубище почтенна добродетель!» Он и вообще не боится самодура, приступает к нему с настоятельными требованиями о пожертвовании на общественные нужды.

Долгая и полная разочарований жизнь не ожесточила этого мудрого человека, но научила его всепрощению. Выслушав рассказ Тихона об измене Катерины, он советует: «Вы бы простили ей, да и не поминали никогда». А на слова о Борисе: «Расказнить его надобно, на части, чтобы знал…» – отвечает: «Врагам-то прощать надо, сударь!»

Те же самые черты на протяжении всей жизни отмечали современники у Красильникова. В 1820 году П. П. Свиньин, не забыв, правда, упомянуть про «завистников», писал: «Деятельный сей гражданин живет в умеренности, занимаясь благородными трудами, живет счастливо, ибо его уважают все благомыслящие люди не только в Костроме, но и во всей губернии…». А через несколько лет после смерти Александра Васильевича А. В. Иванов дополнял: «Красильников постоянно отличался примерной нравственностью, редкой скромностью, полною любовью ко всему истинному, доброму и прекрасному».

П. Ф. Островский, будучи протоиереем, оттенил другую его черту: «Нравственный характер Красильникова образовался под влиянием строгого, религиозного воспитания и отличался прекрасными чертами христианского смирения, услужливости и любви ко всему доброму и изящному. Днем Красильников не отказывал никому в своих услугах, а тишину ночи посвящал благоговейному созерцанию звездного неба в своей обсерватории.

А. Н. Островский знал эти источники – дядя работал над книгой в то время, когда создавалась «Гроза», а «Костромские губернские ведомости», где печатались рецензии на его спектакли, он просматривал, но характер его Кулигина все-таки отличался от описанного здесь. Кулигин не просто по-свиньински «счастливый», он «мечтает себе и счастлив», не только меланхолически созерцает небо, но пытается изобрести вечный двигатель для блага общества, в его смирении слышится, особенно в финале, вызов.

«Гроза» написана на восьмой год после смерти механика-самородка, но симпатичный образ Кулигина согрет воспоминаниями драматурга. И пусть этот Кулигин проще и беззащитнее, чем его прототип, в драме ярко показано главное – его духовное богатство, светлая вера в конечное торжество добра и справедливости.

1860-е годы – переломные в развитии России. Поэтому для русской литературы, чутко реагировавшей на все события в стране и стремившейся осмыслить происходящие процессы, эти годы характеризуются углублением интереса к отечественной истории, особенно к истории социальных движений. Исторические романы, исторические драмы, исторические поэмы в изобилии издаются книгами, заполняют страницы журналов, занимают (правда, и прежде тоже занимали) весомое место в репертуаре театров.

В ноябре 1864 года братья Достоевские напечатали в своем журнале «Эпоха» пьесу еще малоизвестного писателя Н. А. Чаева «Сват Фадеич». Пьеса была многозначительно посвящена знаменитому провинциальному актеру Корнилию Николаевичу Полтавцеву, имела подзаголовок «Предание в лицах», а эпиграф «Старина что небылица» как бы подчеркивал, что сюжет произведения не вымышлен автором, а взят из подлинного прошлого. «Действие, – по словам Чаева, – происходит зимою, в дальней, северной губернии», где творит суд и расправу благородный разбойник Иван Фадеевич. Время действия не обозначено, но по косвенным признакам можно конкретизировать его концом XVIII – началом XIX вв. Читатели «Эпохи» – костромичи не терялись в догадках, о какой «дальней, северной» стороне идет речь, и без труда сообразили, что в пьесе описана Костромская губерния. Во-первых, там называются селения Суемы, Закромы, Игрищи, Баклаево, упоминается река Солоница – и селения, и река находятся в Нерехтском уезде. Во-вторых, слишком памятен был всем костромичам – и властям, и просто обывателям – «атаман шайки станишников» Иван Фадеич, хозяйничавший всего полвека назад в лесах и на дорогах Нерехтского и Костромского уездов. В-третьих, многие знали и самого автора Николая Александровича Чаева, нерехчанина по рождению. Незаконный сын тамошнего помещика Нечаева, учившийся в Костромской гимназии двумя классами младше своего знаменитого собрата по перу Алексея Феофилактовича Писемского и тоже, вслед за ним, поступивший в Московский университет, только на юридический факультет, Чаев позднее служил в Риге, а потом в Москве хранителем Оружейной палаты и пробовал себя в литературе и драматургии. В 1862 году он опубликовал пьесу из событий русской истории начала XIV века «Князь Александр Михайлович Тверской». А вот теперь обратился к событиям недавней истории своего нерехтского края.