class="p1">— Да! — я наливаю бессчетную чашку чаю. — Мой как бы дядюшка проявил интерес к разгрому «лиги Волльвебера». Но в Гамбурге я чуть не спалился.

— И как выкрутился?

— Присоединился к засаде на боковой улице, обстрелял мужчину в полицейской форме, затем портовую проститутку с браунингом выше головы, — виновато улыбаюсь и отмечаю в который раз, что зажившие послеоперационные шрамы не затрудняют мимику. Теперь я больше похож на покойного арийца, чем на Теодора Неймана. — Их добили. Антон с каким-то толстяком двинул наутек. Я прикрыл их неуклюжее убежище. В общем, операция признана успешной, группа под моим командованием ликвидировала двух красных… Проклятие. Наверно, скоро стану чемпионом ГБ в стрельбе по своим.

— Не станешь! — темные еврейские глаза Серебрянского смотрят грустно и строго. — В Москве сейчас такой чемпионат…

— Слышал, да.

— Половина СГОНа под стражей. Ежов, ничтоже сумняшеся, каламбурит — сгоняй в кучу новых. Будто это комсомольский набор: кинул зов и навербовал профи экстра-класса. Вот где ответ на твой вопрос, почему не нашлось никого другого, чтобы вытаскивать Антона из ловушки. Людей катастрофически не хватает!

Повисла пауза. Мы сидим и молча думаем. Как мне кажется — об одном. Арестован Ян Берзин, предпоследний патриарх советской разведки. Последний ветеран безмолвно курит передо мной.

Долой все правила секретности. Я могу спрашивать о чем угодно, с расчетом получить если не совсем правдивый, то, по крайней мере, вполне толковый ответ.

— Волльвебер меня видел. Даже если не срисовал, достаточно обмолвиться после ареста, что в Гамбурге эсэсовский офицер прикрыл ему отход — и мне конец. Возвращаться в Рейх опасно, из-за той истории я как на бомбе с тикающим часовым механизмом. Здесь имею шанс присесть в соседнюю камеру с Берзиным. Скажи, дядь Яша, зачем оно нам?

Наверно, многие начальники на его месте разразились бы идеологически выверенной болтовней о долге, чести, Родине и иных ценных, но слишком уж заезженных вещах. Не думаю, что Серебрянский меня разочарует.

Он смотрит долго, оценивающе. Быть может, просчитывает вариант скомандовать «руки за голову» и выдернуть волыну?

— Вот что, Тео. Скажу тебе одну вещь, которую понял, когда узнал о расстреле Артузова. Честно признаюсь — было страшно. Каждый день ждал приказа об эвакуации в Москву и очень теплой встречи. Даже сейчас, ради тебя, летел в Союз с опаской. Опытный шпион-нелегал способен раствориться бесследно, сменить страну, облик… Ты, продержавшийся полтора года у нацистов, запросто сбежишь, оборвав концы.

Он умолкает, выпуская к засиженному мухами потолку сизую струю сигаретного дыма.

— Но вы не исчезли.

— Так приказа не поступило.

— А если…

— Полетел бы в Москву! — Серебрянский откинулся на стуле, по уши накачанный и чаем, и куревом. — Там будь что будет. Только за жену тревожно. Она из старого состава СГОНа.

— Почему все-таки в Москву?

— Когда Ежов уничтожил Артузова, начались аресты в ИНО и в Разведупре армии, я вдруг подумал: как себя чувствует изгой-беглец? Даже если устроился хорошо, перестал бояться обнаружения.

— Лучше, чем во внутренней тюрьме НКВД.

— Хохмишь? Ничто тебя не меняет, даже другая внешность.

Я каюсь: грешен, мол, горбатого могила исправит. Но Серебрянскому мои мелкие грешки до лампочки. Он исповедуется! Попади диктофонная запись его речей в ГБ… Какая запись — достаточно рапорта, и страшный сон про соседнюю с Берзиным камеру моментально сбудется. Или про соседнюю с Артузовым могилу. Но, видимо, наболело.

— Под чужой фамилией, в чужой шкуре, в чужой стране… Беглец навсегда остается нелегалом. Пожизненно! А в любом шпионе теплится надежда однажды вернуться с холода. Домой. Потому что в другую страну или в другой ипостаси — это просто новое внедрение. Пусть времена суровые. Но еще одного СССР на планете не сыщешь. Даже если переметнешься, Англия, Франция или Рейх никогда не станут домом. «Вторая родина» — глупая легенда для перебежчиков. Родина — от слова «родиться». Появляемся на свет и умираем мы лишь однажды.

Красиво излагает. Я тоже что-то подобное ощутил, но не сумел бы точно сформулировать.

— А если меня срочно вызовут в Москву?

— Приказ есть приказ, — пожимает плечами мой парадоксальный коллега. — Когда и как его исполнять, решай сам. Сейчас нужно время, чтобы в Центре все утряслось и стало на место. У происходящего наверняка есть какой-то скрытый смысл. Жаль, что я его не улавливаю.

Ага. Если перевести намек с хитрого еврейского на русский язык, обнаруживается совет: игнорировать отзыв в Москву, но не предавать ИНО и тянуть время, авось все само образуется. Страусиная политика. Но мудрая. Потому что альтернатива — ехать в Москву, там мочить Слуцкого за смерть мамы — мудростью не блещет.

С опасной темы разговор соскальзывает на обычные деловые, словно мы оба устали бродить по лезвию ножа. Я рассказываю о задании СД: наладить канал информации о частях РККА, дислоцированных вдоль польской границы.

— Почему вы, а не Абвер? — живо интересуется Серебрянский.

— Они нередко дублируют друг друга, конкурируют, Гейдрих строит козни Канарису. Плюс мой так называемый дядюшка загорелся идеей опробовать меня во всех видах спецопераций. Чисто разведывательная задача, вербовка осведомителя на территории потенциального противника.

— Забавно, — первый раз за вечер мой собеседник улыбается уголком рта. — Неужели твои шефы не знают, что германцев здесь терпеть не могут еще с Империалистической войны?

— В курсе. Поэтому граф предложил вспомнить кое-что из моего юношеского опыта, когда летом приезжал в Минск к бабушке. Тут же смесь разных народов — белорусы, поляки, евреи, русские. Панам до сих пор благоволят многие, несмотря на агитацию про «белополяков».

— Будешь вербовать от имени Дефензивы? Одобряю. И даже подкину тебе информатора.

Подарок так подарок!

— Спасибо, но лучше без этого. Я уж усвоил, что количество людей, обо мне осведомленных, в геометрической прогрессии увеличивает шанс провала. Боря и капитан Чеботарев сдали бы меня за секунду, попав на вечеринку в Гестапо.

— Не трусь. Прими как официальный приказ. На дезе не спалимся. Девяносто процентов будет правдой — несекретной или не приносящей ущерба армии. Сдашь агента другому куратору, через полгода наш человек сам оборвет связь. Устраивает?

— Если это официальный приказ, то слово «устраивает» лишено смысла. Исполняю.

Яков перегибается через стол и кладет теплую ладонь на мой кулак.

— Не дуйся. Делаем серьезное дело. Немцы еще от Версаля не очухались, а туда же — прощупывать армии соседних стран. Воевать с нами собрались, что ли?

— Если верить «Майн кампф», то не только с нами.

— Веры им нет ни в чем… — он перескакивает на неприятный для меня момент. — Что мне доложить по поводу Валленштайна?

— Хорошо, что понимаете — докладывать нечего. Приемный дядюшка прет в гору по карьерной лестнице, захлебываясь от восторга. Вербовать его — чистое безумие.

— Да, перемудрил Слуцкий. Шпион открылся тебе в камере? Достаточно! Отличная зацепка тащить в подвал и колоть.

— План был скороспелый,