Топлю печь рано утром, часа в четыре, когда оглушительно темно. Засыпаю же в восемь утра, тоже темно; зато изредка, может, пару раз в месяц, в час пополудни меня будит солнце.

Он появился третьего января около десяти вечера. Свистел сильный юго-западный ветер, сдувал с елей синеватые шишки. Удивляться я не разучился, нет, но прозевал удивиться. Совершенный мальчишка по внешнему виду: в тонких джинсиках ножки, как прутики, курточка коротенькая, губы синие от холода, глаза покраснели от мороза ли, от слез – не спросил. Зачем? Сам расскажет, если захочет. Он, похоже, и в дом-то заходить не собирался, но я вышел перед сном ставни закрыть – стоит, смотрит. Позвал. Иди, согрейся, чаем напою.

Не боишься, спрашивает, дед, незнакомых в дом приглашать? Глухое здесь место.

Смешной, одно слово. И уж видно, что не от мороза глаза-то покраснели.

Напоил его чаем с липовым листом, сухой малиной. Молчит. Ждет, когда спрашивать стану: как, откуда-куда. С хлебом, говорю, у меня перебои зимой. Сам ленюсь стряпать и печь, а в деревню – хорошо если раз в две недели, а то и реже, бывает, месяц пропущу, не замечу.

Отогрелся, осваиваться начал. Не скучно тебе, дед, в лесу одному? Не страшно?

На это у меня одна рассказка – егерничаю, егерь здешний, потому и не один: полный лес зверей и птиц, знакомые завелись в бо-ольшом количестве, навещают, развлекают. Ну и я их тоже развлекаю, как умею, байки рассказываю.

И что, слушают твои байки? Интересуется, а сам насмешничает. Слушают, как не слушать! Могу и тебе рассказать. А что, продолжает ерничать, посмеши меня! Ладно, расскажу, если слушать не ленишься.

А дом уж приготовился, затих. Пришлая мышь начала зубы о лесной орех точить, да быстро отстала, когда дом на нее шикнул. И ветер поубавился, после вовсе сник. Дом любит байки, хоть по сто раз одни и те же ему рассказывай.

Начал с медведей – для затравки это беспроигрышная байка. Какие у них повадки, как меж собой и с другим зверьем… Но начинать следует всегда со "страшной" истории, как медведи в дом пробраться пытаются. Не все сразу, конечно, а один или, лучше, медведица с медвежатами, этому больше верят. Про толстые лапки, шерсть свалявшуюся, крепкие когти, блестящие кожаные носы; деталей побольше – и вперед. Тут и про ружьишко ввернуть полезно, как они не то что выстрела, вида ружья боятся. Ну и трогательное что-нибудь про потерявшегося медвежонка, как приучил и выкормил, после в лес отпустил. Самые упертые слушатели начиная с медведицы уже – мои. Этот раньше поверил.

– Так вы, действительно, егерь? – на "вы" перешел, ну тут у нас совсем другой разговор пойдет. – Потому и не боитесь, ну да, и ружье ведь имеется, – сам все додумает, не стоит и объяснять. – Удивительно, у вас настоящий талант рассказчика. А записывать не пробовали свои истории?

Зачем мне записывать? Вздор это. Вот лучше про волков послушай. Про одного хитрого бесхвостого громадного волка и его семейство. И рассказываю, а он не усомнится, есть ли в лесу волки да медведи, слушает. Чай отставил, глаза не красные, напротив, затуманились, вроде как паром от реки в теплую ночь их подернуло, голубые глаза у него. Долго рассказываю. Интересно ему, а чувствую, что скоро не выдержит, сам начнет. Кто, откуда-куда и прочее. Ну что у них может быть нового? Два сюжета: либо деньги задолжал кому, либо с кем разругался. Вариации, подробности утомительны, как всякие примитивные страсти, с натуры списанные. Но этот утешил. Мы, говорит, с вами практически коллеги. Я тоже истории творю, но вы все из жизни, прямо из леса выдергиваете, а я порой выдумываю. Но что-то случилось, что-то злое. Не то чтоб выдумывать разучился, а радости от того не чувствую. Зачем сочинять – не знаю.

И пошел как по-писаному – там не взяли рукопись, тут обругали… Ясно, сюжет номер два, напрасно я ободрился. Пожалуй, до утра бы плакался, позволь ему.

Щенок, говорю, чистый ты щенок, а не взрослый пес, тем паче не волк. Сочинителю, что, разве слава нужна?

Вскинулся. Усмехнулся высокомерно, как это делают юные и пылкие, услышав то, что их волнует, и полагая услышанное вздором, – ведь они лучше знают, разве, сформулировать не могут. Но о том, что не могут, – как раз не знают.

А полагаешь, самое важное – лучше всех написать? Большой стиль да высокое… Вздор! Сочинителю главное – истории рассказывать, он этим живет. Настоящий – тот, кто хочет рассказывать, не может не рассказывать. Более – ничего. И пока есть хоть один слушатель, горе не беда. И не хоть один, а одного вполне достаточно. Так-то.

Дом застонал: четыре утра, топить пора. Пока протопил, мальчишку уж разморило, чуть не волоком отвел, уложил за печью.

Утром проснулся раньше меня, слышу: дверь стукнула, прикрыл ее неплотно, сквозняк пополз, выстужает тепло. Стоит незваный гость во дворе, на серое небо смотрит, улыбается. В дом вошел и вовсе счастливый. Спасибо, чуть не кланяется, вы даже не представляете, что сделали для меня. Я сейчас до деревни доберусь, машину какую-нибудь поймаю, привезу вам хлеба, чего еще надо для хозяйства? А после уеду. Я ночью такое придумал, такое! Это будет самое настоящее! Я придумал! (Конечно, сплошное "я", иначе им никак не объясниться.)

Не нужно хлеба, ничего для хозяйства, так ступай. Разве на прощанье еще одну историю расскажу, не про зверей уже. Но не здесь. Для той истории особый антураж необходим. Пойдем-ка в сарайчик за домом.

Отправились. Я впереди, он следом. Дверь открыл с трудом, замок примерз, но как открыл, мальчишку вперед пропустил, в спину толкнул легонько. Его сильно и ни к чему толкать: легонький, худенький. Спуск за дверью обледенел, мальчишка тотчас скатился, вскрикнул от неожиданности и почти немедля закричал во все свои узенькие легкие, по-настоящему, от ужаса: то ли понял, что в ловушку угодил, то ли успел в подполе сразу за порогом разглядеть сотоварищей по несчастью. Неважно они сохранились, что говорить, сыро, морозов не дождешься, подпол снизу не проветривается. Гостей-то у меня полгода не было, может, дольше; нет, верхнему аккурат полгода. А крысы хозяйничают, едва люк приподниму. Подпол-то за всяким новым гостем ненадолго замыкаю, недели хватает обычно…

Зря вы это, говорит. Про зверей мне нравилось. А тут уже хоррор какой-то, исключительно для обложек с разноцветными монстрами. Давайте считать, что я этой истории не слышал, примитивна она для вашего дара – вот как завернул. Съежился на глазах, не счастливый уже, разочаровался; больно, конечно, со свеженькой влажной иллюзией прощаться. Ну так и задумано было, теперь не вернется. Ни на машине, ни пешком. Напугал его крепко. Быстро уйдет. Вот опушку перебежал, исчез из виду. Но и я не промедлю, все готово давно. Полгода, почитай. Он же решил, вся эта демонстративная веревка-табуретка для антуража, чтоб его напугать сильнее. Они в блаженном неведении полагают, будто весь мир, все – для них, ну либо для их воображения. Не знает, как долго ждал его, последнего. Только бы колени не подвели, чтобы табуретка сразу упала, только бы не затягивать…

А ведь вы, пожалуй, и про медведицу выдумали, спрашивает. Разве здесь водятся медведи?