показалась из бурелома в человеческом обличье. Она улыбалась, и её щенячьи резцы блестели в темноте. – Смотри! За грибами пришла. Плохая?

Лёка не сразу ответил: всё таращился на эти окровавленные тряпки. Наверное, её ещё можно было вылечить, да только Лёка не врач. Не утащит он, пожалуй, эту переломанную тушу, да и охоты нет. Не за этим Волшебная девочка старалась, заманивая её в этот бурелом.

– Это ведь ты её сюда?..

Волшебная девочка опять хихикнула, щекоча под кожей так, что самому хотелось смеяться, и повторила вопрос:

– Плохая, да? Ты рассказывал. Цветы… – она молча по-цветочному всхлипнула, под кожей у Лёки встал ком, так похожий на человеческий ком в горле. Она, точно она. Лёка ей сам жаловался на днях, уж очень боялся за собак. Ну и про цветы наябедничал. И вот она здесь, в овраге. Лёка же не хотел, чтобы так, он просто…

Волшебная девочка напряглась: наверняка услышала его мысли. Наклонилась близко-близко к Лёке, вглядываясь в лицо:

– Что хочешь?

Тряпки вздымались рывками. Блеснула грязюка на резиновом сапоге. В голове ни с того ни с сего возник дурацкий Славик ещё в детсадовских шортах поверх колготок: «Хочешь с нами в войнушку, Малахольный? Но чур ты играешь за белых! Все малахольные играют за белых, ты не знал? Только скажи мне, что ты за красных, – вот это видал? – он показал кулак, детский, грязноватый, но тому, прежнему, Лёке он казался огромным. – Нам малахольных не надо, понял? Ты за белых!» Это был первый и последний раз, когда они играли вместе. Лёку здорово отлупили тогда. Никто не хотел играть за белых, он был один против всех.

Волшебная девочка подмигнула, и дурацкий Славик исчез.

– Что хочешь?

Чего же ты хочешь, Лёка? Ты за белых или за красных? Ты за собак, за цветы, за лес – за друзей? Или, может быть, за людей? Волшебная девочка, должно быть, и правда одичала за годы в земле, вот и задаёт глупые вопросы.

– Играть! – Лёка вскочил, махнул собакам и легко побежал дальше в лес.

Под ногами хрустели веточки, деревья шумели вокруг, собаки неслись впереди, смешно вскидывая задние лапы. Волшебная девочка тоже была рядом, она бежала и смеялась – смеялась, как никто, кроме неё, не может. Лёка видел её боковым зрением, весёлую, зеленоглазую, он даже не испугался, когда разглядел кое-что ещё. На бегу, играя, Волшебная девочка как-то хитро повернула голову, и в лунном свете мелькнула пустая глазница черепа. В глаза бросились желтоватые коренные зубы, не прикрытые ни губами, ни щеками. Не было щёк, не было мышц, кожи, только сероватые, будто от старости, кости черепа. Вторая половина лица была такой, как всегда, а та, которую Лёка видел всего секунду… Может, показалось? Лунный свет в ночном лесу – тот ещё хулиган.

…А с другой стороны, из самой чащи, где даже Лёке не пробраться, к оврагу спешило семейство кабанов, привлечённое запахом крови.

Часть II

(Наши дни)

Глава I

Дождь

Этот потоп будто вымыл у нас всё хорошее, что ещё оставалось. Не смыл – соскрёб словно краску с машины весь глянец, обнажив старые шрамы и вмятины, понаделав новых. Никто всерьёз не думал, что это произойдёт, даже баба Галя, которую мой отец называет не иначе как «мадам Паника», не предполагала, что будет так. Таких вещей не ждёшь, даже если думаешь о плохом. Они просто врываются, и ты с опозданием понимаешь, что всё может быть ещё хуже.

* * *

Дорога превратилась в широкий мутный ручей, она бежала под ноги, радостно омывая наши грязнющие сапоги. Мои когда-то были синими, а Катькины – оранжевыми, как гусиные лапки. Она старалась шагать шире, чтобы поспевать за мной, от этого в ручье-дороге поднимались маленькие волны. Одна плеснула особенно удачно, и мне залилось в сапог.

– Кать!

Катька молча глянула на меня из-под капюшона.

– Кать, я понимаю, что дождь и что я размечтался, но я хотел бы дойти до дому с сухими ногами.

Она вытерла кулачком мокрую физиономию и пожала плечами:

– Да, Рома, ты размечтался. Но я не нарочно, правда.

Дождь стучал по голове (вообще-то по капюшону дождевика, но шёл этот дождь уже не первый день и натурально капал на мозги). Канавки у домов переполнились мутной жижей, она выходила из берегов и впадала в ручей-дорогу. Ещё не поздно, а уже почти темно из-за тяжёлых туч в небе, которые и не думали расходиться. Вода просачивалась мне за шиворот через порванный утром дождевик. Мы с Катькой брели, разгоняя воду сапогами.

– Вас в садике хоть гулять выпускали?

Катька покачала головой:

– Линванна говорит, что вместо двора теперь бассейн, а у нас для бассейна справок нет… Весь день вырезали из бумаги глупых зайчиков. В школу хочу!

– Бойся своих желаний…

Этой осенью Катька должна пойти в первый класс, и мы с дедом Артёмом коротаем вечера, по сотому разу пересказывая Катьке свои школьные истории. Так, всякую ерунду: кто кому компот за шиворот вылил, кто опоздал на школьный автобус и приехал на попутном ассенизаторе… Катька слушает открыв рот и просит пересказывать снова и снова, потому что таких историй у нас немного даже на двоих. По-моему, она считает школу вечным праздником непослушания, где не гонят спать, не заставляют есть, да ещё и позволяют развлекаться.

– Там не так весело, как ты думаешь. Я вот совсем туда не хочу.

– Потому что ты нытик, Ромка!

Лёхе я бы врезал за такие слова, но его сестре можно всё. Быстро, чтобы не успеть подумать о грустном, я подхватил Катьку поперёк живота и закружил:

– Вот сейчас нытик кого-то плавать научит!

Катька завопила и расхохоталась, перекрикивая ливень:

– Молчу-молчу, пусти…

Я поставил её на дорогу-ручей, и Катька сразу посерьёзнела:

– Вообще-то мне и правда надо учиться плавать. Баба Галя говорит, что скоро нас совсем затопит.

– Ерунду говорит. Ты ж её знаешь: у неё каждый год – конец света.

Катька мотнула головой:

– И дед говорит, что таких ливней давно не было. А тот, что был, когда дед был ещё маленьким, устроил такой потоп… – она помолчала, наверное, представляя себе этот самый потоп. – Ром, а если мы спрячемся на чердаке, мы не утонем?

– Если дом не смоет, то нет…

Катька ошалело посмотрела на меня: похоже, такой жуткий сценарий в её головке не прокручивался. Спасибо, Рома, за новую фобию.