– Но я же ничего…

– «Но я же ничего», – резко передразнила его подруга. – Это ТЫ знаешь! И Я знаю. А ИМ нужен козел отпущения. И ты – ну прям идеальный кандидат. У тебя хоть алиби-то есть?

– Лар… Не строй из себя мисс Марпл, вот только не это, – поморщился он.

– Знаешь, вот что я тебе скажу… Сколько мы с тобой знакомы, ты всегда мне казался… примороженным, что ли. Как гипсовый истукан. И я честно хотела, чтобы ты как-то оттаял, начал жить по-людски. Попроще. Но, когда я говорю «по-людски», это не значит – вот так вот! Твое поведение попахивает психиатрией, серьезно. Чего ты вообще в нее вцепился?

– Да не знаю я! – заорал Гаранин так, что Борисовская вздрогнула и воззрилась на него внимательно. Потом покачала головой и принялась корябать хлопья отставшей от досок краски.

– Не знаю, – повторил он тише.

И тут Борисовская тоненько, по-девчачьи, хихикнула и вдруг залилась смехом, с повизгиванием и шмыганьем носом. Гаранин сердито засопел.

– Ой я не могу, Гаранин, ты ли это! Вот я всю жизнь думала, что только бабы себе придумывают принцев на белом коне. Неважно, Хулио ли, Педро или сосед Ипполит, или зэк из тюряги – мы на каждого из них готовы примерить сбрую романтического героя. Есть такой вот бабский порок. Но ты, мой друг, переплюнул всех! Шик! Ты что, влюбился, что ли? В девчонку, с которой ты мало того, что не говорил, а даже не видел никогда – без бинтов и цельную. Она у тебя в реанимации лежит, полено поленом, а ты тут скачешь по крышам. Зорро недорезанный. Окстись, Гаранин!

– Да ни в кого я не влюбился. Просто нет у нее никого, понимаешь! Обычно меня осаждают всякие мамы-папы-дочки, что там да как. А про эту – никто даже не спросил. Всем все равно.

– Профдеформация налицо. И ты сам решил поспрашивать, если уж больше никому не интересно.

Гаранин в сердцах махнул рукой. Глупо было надеяться, что Борисовская поймет… Но Ларка поймала его за запястье:

– А вот рукой ты на меня не маши. Кто, если не я, вправит тебе мозги, а? Арсений, вот послушай меня, пожалуйста, сейчас очень внимательно. Это все дурно пахнет, и непонятно, куда тебя заведет. У тебя раз в два дня в отделении труп, вот прямо стабильно. Это большая ответственность и большой стресс, уж я-то понимаю. И должен был настать тот момент, когда ты сорвешься, и крыша начнет протекать. И тут вступаю я. Которая должна тебя предостеречь и тормознуть. Потому что мало ли что может произойти. Девка вообще не сегодня завтра отойдет к праотцам! Я Вовку Сорокина допрашивала, и Лискунова тоже. Да ты и сам заешь, какие на нее прогнозы. И чего? Я знаю, ты тяжело пережил то, что произошло с Ирой. Но это же не повод так себя травить. Ну то есть повод, конечно, но сам-то ты должен соображать. Горе на то и горе, чтобы его пережить, отплакать и постараться жить дальше. Такая у нас, у человеков, участь.

– При чем тут Ира?

– Все при том же. Мы с тобой знакомы тысячу лет, так что мне-то можешь не заливать… Поэтому давай поступим следующим образом. Сейчас ты встанешь, дойдешь до кабинета, выкинешь к чертям ту ксерокопию и дубликат ключей. Проверишь ее показатели, а потом сделаешь обход всего отделения. И больше никогда не станешь относиться к девочке как-то предвзято, иначе, чем ко всем остальным. Это не твое дело. Не твоя жизнь. Это работа. И больше она никак к тебе не относится. А еще лучше возьми отпуск и свали на пару неделек. Понял меня?

– Понял… – буркнул Арсений, разглаживая несуществующие складки на брюках. Ларка щелкнула пальцами у него перед носом, привлекая его взгляд на себя.

– Точно понял?

– Лар, да все в порядке. Ты права.

Они посидели в молчании.

– Иди сюда, дуралей старый, – Борисовская раскрыла объятия и прижала его к своей мягкой необъятной груди. Он нее слабо пахло духами и потом.

Быстро промелькнуло воспоминание, не связанное историей даже, а моментальным фотоснимком. Новогодний вечер полтора года назад. Первый праздник, который они оба встречали без супругов. Девочки из бухгалтерии поставили в конференц-зале елку и украсили ее мишурой, блистерами парацетамола, какими-то пустыми коробочками, пузырьками и флакончиками, а под нижними ветками установили пузатого Деда Мороза с ватной бородой и стетоскопом поверх плюшевого воротника шубы. Под потолком покачивались большие ажурные снежинки из белой бумаги и обрывки серебристого дождика, шевелившиеся от любого дуновения. Среди всеобщего веселья наступил момент, когда Арсений вышел в коридор и увидел Борисовскую, в одиночестве шуршащую оберткой конфеты у профилактических стендов. Верхний свет был погашен, только одна лампа дневного света горела у дальнего холла. Пайетки на красном, туго натянутом на бедрах платье загадочно мерцали.

Он ничего не сказал, и она тоже. Просто стояли рядом. Борисовская с тяжким вздохом склонила голову ему на плечо, и он обвил ее плечи рукой, еще безо всякой задней мысли. Она подняла к нему лицо, и Арсений близко увидел ее блестящие глаза и ресницы со слипшейся, будто паучьи лапки, тушью.

В следующее мгновение они поцеловались, очень мирно и очень безыскусно, словно на пробу: а вдруг?

Но уже через секунду Борисовская мягко отстранилась и улыбнулась. Покачала головой.

– Нет… – тоже улыбнулся он, безошибочно распознав и свою реакцию, и ее.

– Нет. Инцест – это не мое, братец, – фыркнула Ларка. И он, засмеявшись, затормошил ее. Вопрос был закрыт уже навсегда.

После этого Борисовская по собственному желанию зачем-то взвалила на себя обязанности свахи. Она то и дело тыкала его локтем под ребра, так, что перехватывало дыхание, веля обратить внимание то на Машу из отдела кадров, то на новую инфекционистку Марину. Пускалась в многозначительные рассказы о незамужних подругах: одна разведенная, вторая с ребенком, зато отличный характер… Он никак не мог донести до Лары, что не собирается ни с кем заводить личных отношений. Это все осталось в прошлом, был убежден Гаранин, не сильно задумываясь о том, а было ли это вообще – хотя бы и тогда, в минувшем.

Врачей-мужчин всю жизнь штурмуют пациентки. То котлеток нажарят и принесут, то лифчик норовят снять при осмотре и прочее. Арсений исключением не был, и его жену Ирину это поначалу ужасно бесило, она была ревнива и тщательно это скрывала. Кроме того, она была из тех редких людей, кто всю жизнь словно испытывают внутренний жар, борются с ним, но никак не могут победить. Ира была молчаливой, миниатюрной, иногда ее бледные щеки заливал румянец от мыслей, которые она не озвучивала. Признаться, Гаранин за годы брака так и не разгадал эту женщину, не понял образ ее мыслей. Он лишь видел, что временами Ира становилась еще более молчаливой и погруженной в себя, ее губы сжимались еще упрямее, а внутренняя борьба, сжигавшая ее душу, вспыхивала еще ожесточеннее.

После того как Ирины не стало, Арсений закрыл для себя вопрос близких отношений и на все попытки Борисовской устроить его личную жизнь отвечал мягким отказом: некоторым из людей просто суждено оставаться одиночками. А если не суждено, то показано, почти по медицинским причинам.