еще джентельменский набор, конечно. Разве что бутылки водки не хватает для полноты картины.

– А еще мотоцикл на парковке у дома днем стоит, – продолжила девушка свои дидактические выкладки, – а у нас тут только жилые дома, никаких офисов нет. А вот ночью я его пару раз всего видела. Красивый такой и, наверное, редкий. Я таких раньше не встречала.

– Уникальный, – он постарался ответить приветливо, – Второго такого нет. Разбираетесь в байках?

– Немножко. Ездить не умею, конечно, больше любуюсь. Ну и со знакомыми катаюсь с удовольствием. На таком бы точно прокатилась.

– Могу прокатить. Только летом. Сейчас не рискну ездить с…пассажиром, – он запнулся и чуть не ляпнул «с живыми».

– Ой, как здорово! Буду ждать лета. Чек не забудьте.

Он хотел просто кивнуть и, как обычно, уйти, но в последний момент передумал. Глубоко вдохнув, словно перед прыжком в воду, посмотрел на девушку за кассой. Вот только вместе с симпатичным, неумело и слишком ярко на его вкус накрашенным личиком он видел ее смерть. Дату, время, причину и следствие. Ночная дорога домой после работы, случайная встреча с компанией пьяных сверстников, одного из которых она когда-то отшила, герой-любовник, решивший взять свое под хохот дружков, приказ держать язык за зубами и угрозы расправы, осуждение родителей (мол сама виновата, нечего так малеваться), неверие и отчужденность подруг, одиночество, депрессия, вскрытые вены и красивая аристократичная смерть в ванне с кровавой пеной. Не его клиентка. И до лета не доживет. Она и до апреля-то не доживет, если сегодня все пройдет, как предначертано судьбой.

Вот же хрень собачья! Нахрена они сделали его таким? Зачем наделили человеколюбием и способностью видеть людские смерти, если он нихрена не может исправить? Не может вмешаться, изменить ход событий, предупредить. Не должен. Почему нельзя было сделать его таким же, как остальные жнецы? Пусть не презирающим людей, но хотя бы безразличным к их жизням. Чем он такой, блин, особенный?

Он снова и снова задавал себе эти вопросы, а девушка зачарованно смотрела на него. Ему часто говорили, что у него красивые глаза. Гипнотический, дурманящий взгляд, перед которым невозможно устоять. В работе это помогает. Иначе поди заставь совершенно незнакомого человека безропотно идти за тобой и не задавать дурацких вопросов. А вот в остальных случаях скорее вредит. Даже Янка попалась. Хоть и богиня и должна бы иметь к такой хрени иммунитет. Хотя, может тут дело и не в глазах. Точнее, не только в глазах. Им и с закрытыми глазами хорошо вместе. Ему с ней хорошо, как никогда и ни с кем не было. А этой девочке с ним будет плохо.

С мыслью, что пора приучить себя носить темные очки, он отвел взгляд. Забрал покупки и торопливо вышел из магазинчика рядом с домом, тихо и невнятно попрощавшись. Девушка смотрела ему вслед и ее тоскливый взгляд обжигал спину через толстую кожу куртки. На лестнице его поджидал здоровенный рыжий кот.

– Привет, приятель, – он позволил коту потереться об штанину, оставляя на черных кожанках рыжую шерсть, – Ты один или твой хозяин неподалеку?

На коврике у входной двери, привалившись спиной к обшарпанному дерматину, сидел Шаман. Слепо глядя перед собой, старик курил трубку явно не с табаком и что-то мурлыкал себе под нос. В седой бороде и дредах путался лиловый дым, узловатые пальцы свободной от трубки руки перебирали черно-белые четки. Кот взгромоздился старику на колени с видом посыльного, доставившего ценный груз.

– Пельмени будешь? – спросил тот, кого называют Смертью, дожидаясь пока Шаман позволит ему войти в собственную квартиру.

Боль пронзала насквозь. Заполняла все тело, каждую частичку его существа. Заставляла кожу покрываться мурашками, а волосы вставать дыбом. Позволяла не думать и не позволяла молчать. Боль была его спасением. Можно было шипеть, рычать, стонать, скулить, да хоть орать в голосину и крыть всех матом, выдавая душевные страдания за физические. Можно было дать себе волю, пока золотая игла впивается в кожу, оставляя за собой замысловатый узор. Никаких машинок. Только игла и молоток, как в старые добрые времена.

Свежий узор мерцает бледно-зеленым кладбищенским огнем и прожигает, кажется, до костей. Хотя чернила самые обычные. Через пару часов все заживет и останется простой черный цвет. Сложная вязь символов и едва заметные шрамы под ней. Едва заметные, но отлично ощутимые. Еще минимум неделю он будет невольно морщиться от мерзкой тянущей боли при каждом резком движении. Такова цена жалкого мига эмоциональной свободы. И так каждый раз.

– Никогда не пойму, чего ты так из-за них убиваешься. – Шаман ловко орудовал иглой, глядя в пустоту слепыми глазами. Для ритуала они ему были не нужны. Иглу направляли духи. Они же приносили эту дикую боль. – На тебе скоро живого места не останется. Это все твоя богиня виновата. Она тебя испортила. Ты стал слишком много думать. Стал слабым, ранимым, уязвимым. Да и зачастил ты с самоистязаниями. Который раз за последнее десятилетие бьешься?

– Пятый, – сквозь зубы прошипел он, до крови впиваясь ногтями в ладони.

Шаман был прав – он зачастил. Руки забиты по самые запястья, на спине осталось совсем немного места вдоль крестца. Дальше придется переходить на грудь или ребра. И большая часть узора появилась за последний век. А что поделать? Каждый ищет свой способ борьбы с беспомощностью. Оле, вон, уходил в пьяный угар, трахал все, что видит, а потом месяц ходил, краснея, как вареная свекла от собственных воспоминаний. А Тод калечил себя чужими руками. Несильно, просто чтобы проораться от души. Правда раньше он мог выдержать гораздо дольше. Два-три часа, а то и все четыре. И хватало этого лет на десять-пятнадцать спокойствия. Теперь он с трудом мог продержаться час. И повторять ритуал приходилось все чаще. Может у него просто развилась зависимость? Или он, и правда, стал слабее.

– Хватит с тебя на этот раз, – игла больше не вонзается в тело. – И так уже всего трясет. Отдыхай, а я чай заварю. Кофе тебе сейчас нельзя. Курить тоже.

Шаркающие шаги старика удалились в сторону кухни. Жнец вытер взмокший лоб. Его и правда трясло. И будет трясти, пока раны от иглы не затянутся. А потом он уснет и проспит весь оставшийся день. Хотя обычно в сне не нуждается. На кухне гремела посуда, лилась вода, шумел закипающий чайник. Через пару минут по квартире разнесся аромат трав. Шаман вернулся с кружками дымящегося варева, протянул одну ему. Он пил горький отвар маленькими глотками. Боль отступала, накатывала сонная одурь.

– Что я тебе должен? – нужно было решить