— Далее я обратил внимание на ваш костюм, — продолжал сыщик. — Одеты вы траурно, отсюда можно вывести, что еще и полгода не прошло, как вы потеряли близкого человека. Обручальное кольцо носите не на пальце, а на шее. На одной тесемке с крестиком. Так обычно поступают вдовцы, которые не могут забыть любимую жену.

— Ах вот оно что… Верно! Луиза же нам рассказала про доктора, у которого Осип увел жену! — догадался князь, что после столь явных подсказок было уже совсем не трудно. Впрочем, его восклицания никто не заметил.

— Таким образом, мы установили причину, толкнувшую вас на убийство Осипа, — припечатал г-н Мармеладов. — А орудие угадать нетрудно. Вы сжимаете эту железяку, поскольку уверены, что ею можно сбить человека с ног. Стало быть, уже проделывали подобное, и готовы замахнуться снова.

Городовой при этих словах сощурился и положил руку на эфес сабли.

— Ну-ка не балуй! — внушительно рявкнул он.

Зеваки, предчувствуя скорую драку, мигом потеряли интерес к автомобилям и выстроились вокруг нас шумливым хороводом.

Доктор посмотрел на полицейского, потом на сыщика, обвел невидящими глазами толпу и в сердцах отбросил гаечный ключ.

— Вы правы, — выдавил он. — Осип соблазнил мою жену и тут добавить нечего.

— Что значит — нечего добавить? — возмутился князь.

— А вам нужны подробности? Какие словесные кружева заплел этот подлец? Что обещал Тильде, уговаривая сбежать с ним? Когда он впервые поцеловал… — скрежет зубов скомкал последнюю фразу, но потом в голосе обманутого мужа появилась язвительная нота. — Простите великодушно, я ничего об этом не знаю и знать не хочу!

Г-н Щербатов отвернулся и несколько секунд изучал белоснежную колокольню с высоким шпилем.

— Вы не так поняли, — произнес он после паузы. — Скабрезные моменты нам вовсе не интересны. И если я невольно разбередил душевные раны, то именно мне следует просить у вас прощения. Однако та часть истории, где фельетонист погубил вашу супругу, должна быть озвучена.

— Иначе нам не понять всю глубину вашей боли, которая, безусловно, оправдывает нападение на велосипедиста, — добавил Пузырев, не скрывая своей симпатии к этому человеку.

— И назовите уже свое имя! — проворчал князь, весьма недовольный тем, что его перебили.

Незнакомец молча разглядывал тот же самый шпиль. Мне показалось возможным угадать его размышления: бежать некуда, да и нет желания убегать, однако стоит ли доверять свои тайны чужим людям? Опорочить память погибшей жены излишними подробностями ее адюльтера, но при том раскрыть всю низость поступков Осипа? Или унести их с собой в застенок, на каторгу, а там, глядишь, и в могилу? Наконец, решился. Снял кепи и вытер испарину со лба.

— Что ж, может вы и правы. Где же каяться, как не на людной набережной. На миру и смерть красна, — горько усмехнулся он. — Меня зовут Игнатий Петрович Терентьев. Мое имя не печатают в газетах. Я не жуир[18], не богач и не вельможа. Оттого мы и не знакомы, князь, и никогда не имели бы шанса встретиться, кабы не это убийство. Я самый обыкновенный земский врач, и хотя свою работу делал всегда хорошо, наград не снискал. Серое пятно, пустой и ничтожный человечек. Так называла меня Тильда. Она скучала в Звенигороде, в нашем скромном доме. Ей хотелось блистать в светском обществе, выезжать в оперу, беседовать с известными поэтами, позировать модным художникам для портретов. А тут я, с вечными разговорами о гнилых зубах. Я сам виноват, господа, что жена увлеклась первым встречным пройдохой и повесой. Мне надо было пойти навстречу, переехать в Москву и завести солидную клиентуру. Открыть наш дом для богемной публики. О, Тильда с огромной радостью обустроила бы литературный салон и собирала бы каждый вечер друзей, для чтения романтических книг по ролям… Она нуждалась в этом, а я не замечал. Упертый дурень! За то и поплатился.

Он достал из кармана сюртука три листа бумаги, исписанные мелким почерком.

— Я сохранил ее письма. Вот это Тильда оставила на столе в моем кабинете, под пресс-папье. Она писала о жизненном цикле бабочек и сравнивала нашу семейную жизнь с коконом, из которого удалось вырваться на простор. «Теперь я летаю! Обнимаю небо разноцветными крыльями и каждую секунду этого чудесного полета, чувствую себя абсолютно счастливой. Как жаль, что вы никогда этого не поймете!» Тильда умоляла отпустить ее на свободу и не преследовать. Я уважил эту просьбу. Да и мог ли отказать? Ведь я любил жену, несмотря на измену! Два месяца ничего не предпринимал, лишь изредка интересовался у знакомых, довольна ли она новой жизнью. Мне сообщили, что деньги Осипа быстро кончились, московская квартира стала ему не по карману — пришлось уехать в Рузу, снять домишко и погрузиться в провинциальное уединение.

Позднее я догадался, что все это было частью коварного плана вурдалака. Спрятав Тильду в этой глуши, он стал частенько пропадать в Москве, заводя новых любовниц! Возмутительное поведение Осипа описано во втором письме. Здесь, кроме прочего, появились слова сожаления. Вот послушайте, — Терентьев пробежал глазами зачитанные до дыр строчки и легко нашел нужное место. — «Уютную жизнь с вами, добрейшим и кротким человеком, я сгоряча обзывала коконом. Но как же горько я ошиблась! Теперь я оказалась в еще более душном коконе, а Осип делает все возможное, чтобы превратить меня из бабочки в гусеницу. И, похоже, скоро преуспеет в этом. Если в вашем сердце еще осталась хоть капля любви, прошу — помолитесь за меня. Ваша маленькая коломбина».

Она так и подписалась, господа! «Ваша». Моя. Я готов был простить ей все прегрешения и забрать обратно. Готов был полностью измениться. Поклясться на распятии, что мы начнем новую жизнь, наполненную постоянными сюрпризами и открытиями. Долой серость будней! Я выскреб все сбережения, занял денег у друзей и купил этот автомобиль Стал учиться езде, предвкушая удивление жены, когда я нагряну в Рузу ранним утром и перебужу соседей громким гудком. Хотелось удивлять мою красавицу каждый день, чтобы снова стать интересным для нее.

Но тут мне передали новость: у Тильды будет ребенок. Она забеременела от этого вульгарного негодяя! Сердце мое разбилось на сотни маленьких осколков. Неделю пил водку, желая забыться и не думать о том, что я дважды упустил свою любовь. Но эта мысль сверлила мою голову, и я открывал новый штоф и пил, пил, пил…