Мы должны быть лучше, умнее, смелее, чем все остальные. Неудача — это плохо обученный пес, который живет в доме кого-то еще, но только не у нас. А когда неудачи все же случались, мама воспринимала их как личный вызов. Печальным фактом, который нельзя отрицать, было то, что все мы вместе взятые не могли по уму и смекалке сравниться с ее мизинцем. Никто из нас не обладал теми талантами, которыми ее щедро наградила природа. По прошествии лет она превратилась в безутешно несчастную женщину и, в свою очередь, сделала несчастными нас.

Но сначала позвольте мне рассказать о счастливых временах, когда небо над нами было безоблачно голубым. До того, как случилось то, что потом все обсуждали. Когда люди восхищались тем, как мама безупречно справлялась с домашней работой и была образцовой хозяйкой. Это было так давно, что у меня иногда возникают сомнения, а было ли это все на самом деле. Это было еще до японской оккупации, когда Лакшмнан приходил домой с шоколадками, завернутыми в обычную зеленую бумагу из английского военного лагеря, расположенного неподалеку от нашего дома. Сегодня самый лучший швейцарский шоколад не может сравниться с теми простенькими шоколадками, которые мой брат приносил в качестве больших подарков, а мама поровну делила их между нами. В памяти надолго остался запах полурастаявшего в моих пальцах шоколада, который обычно заканчивал свое существование у меня во рту в виде сладкой темной массы.

«Иди сюда, парень», — говорили обычно здоровенные британские солдаты, подзывая к себе Лакшмнана. Они одобрительно трепали его волосы и учили такому английскому, который никогда не преподавали в школе.

— Проклятый дурак, — сказал он однажды дома, вернувшись после таких «уроков».

— Проклятый кулак, — поправила мама.

— Не-е-е-е-т. Проклятый дурак.

— Проклятый кулак, — настойчиво повторила мама.

— Проклятый дурак, — снова сказал Лакшмнан очень ясно и очень громко.

— Проклятый кулак, — сказала мама в нетерпении. Мы начали улавливать в ее голосе нотки раздражения.

— Да, хорошо, — соглашался мой брат.

Я вспоминаю такие события как лучшие мгновения моего детства. Тогда моя мама была счастлива. Она смеялась, а ее глаза светились, как яркие звезды в ночном небе. Лакшмнан был моим большим и сильным братом и в то же время любимцем мамы, отличавшимся не только силой, но и умом. В те дни все, что он делал или говорил, вызывало у мамы улыбку радости и гордости.

Помню, как однажды вечером началась невообразимая паника, когда у мамы в руках остался клок волос Лакшмнана. Проведя ладонью по голове сына, она с изумлением обнаружила, что на пальцах у нее осталась целая прядь. Лысина стала появляться прямо на глазах.

— Что это? — спросила мама испуганным голосом.

Лакшмнан в замешательстве посмотрел на пряди выпавших волос. Он тоже был очень напуган. Неужели какая-то ужасная болезнь?

— Я умираю? — прошептал он с присущей всем мужчинам страстью преувеличивать все, что связано с их собственной персоной.

Мохини стояла перед мамой, сложив руки на груди. Джейан молча наблюдал за происходящим, а Лалита сосала палец. Мама начала задавать Лакшмнану множество вопросов. Из нескольких коротких ответов она поняла, что он нес мешок муки раги на голове. Мама выращивала раги на огороде, собирала плоды, а Лакшмнан носил их на мельницу, где их мололи в муку. Когда мой брат пришел на мельницу, чтобы забрать муку, та еще не остыла. Именно потому что он нес на голове горячую муку, у него и выпали волосы. После того как удалось выяснить причину, у всех вырвался вздох облегчения. Мама тоже смеялась и целовала лысину у него на голове, а Лакшмнан смеялся неуверенно, так и не поняв, правильно ли он поступил или нет. Потом мама приготовила для нас пирожные с коричневым сахаром и зелеными бобами. Мы съели по три пирожных, вместо обычных двух, а Лакшмнан съел пять вместо обычных трех. В те солнечные дни, которые до сих пор остались у меня в памяти, мои брат еще не был жестоким и злобным неудачником, которым стал, когда вырос.

Каждый вечер мы все вместе молились. Мы стояли перед алтарем — полочкой, поставленной на уровне маминых глаз, хлопали в ладоши и неистово молились. Все, что я видела, — это ярко раскрашенные изображения богов. У каждого из нас был любимый бог.

Мама и я молились богу-слону — Ганеше. Мохини молилась богине Сарасвати, потому что она хотела стать умной, а богиня Сарасвати была покровительницей образования. Мохини хотела стать доктором.

Лакшмнан истово молился богине Лакшми в надежде разбогатеть, когда вырастет. Богиня Лакшми помогала разбогатеть тем, кто ей молился. В те годы ростовщики имели обыкновение держать ее изображение рядом с сердцем. Внутри синей рамки на алтаре она были изображена в красном сари, рассыпающей золотые монеты из своих многочисленных рук.

Севенес молился богу Шиве — потому что у того было ожерелье из убитых им кобр. Он был самым могущественным из всех богов. Если ему самоотверженно молиться, он мог преподнести ценный подарок, который потом никто не сможет отнять, даже сам Шива. Потрясенный этой информацией, Севенес стал молиться Шиве, чтобы получить этот подарок. Он сильно отличался от всех нас. Я никогда не забуду, как он вошел в дом с длинной прямой палкой в руках.

— Смотрите все, — сказал он, ослабил руку, и на наших глазах палка превратилась в извивающуюся коричневую змею. Удовлетворенный произведенным эффектом, Севенес снова крепко сжал руку, обмотанную какой-то тряпкой, похожей на шарф, и направился к дому заклинателя змей. Ему очень повезло, что мама ничего этого не видела.

Джейан молился богу Кришне, потому что добрая Мохини шепнула в его маленькое ушко, что он такой же темный и прекрасный, как сам Кришна.

Я не знаю, кому молилась Лалита. У нее не было любимого божества. Я не очень-то обращала на нее внимание в то время. Только Мохини уделяла Лалите много внимания.

Каждый вечер мы пели своим богам песни, а потом мама звонила в маленький бронзовый колокольчик, зажигала камфару в их честь и ставила нам точки на лбу пастой, сделанной на основе сандалового дерева. Отец никогда не молился вместе с нами. Он сидел на улице в своем кресле и курил сигару. «Бог живет внутри нас», — говорил он.

Иногда, когда я вспоминаю свое детство, я плачу о тех наивных днях, когда отец казался огромным и мог посадить меня на одну руку и подкидывать в воздух над головой. И там, в вышине над его головой, было самое безопасное и самое прекрасное место на земле. Но все это было до того, как гордость за отца уступила место жалости. Отец вырезал из обычного дерева необыкновенные по красоте фигурки, настолько прекрасные, что я ничего подобного никогда не видела, и огонь горел в его глазах, когда он смотрел, как мама улыбается от радости и гордости.

Я часто сидела рядом с ним, сложив ноги и наблюдая за движениями резца, пока, наконец, работа не была закончена. А когда фигурка была готова, все, кто ее видел, соглашались, что это настоящее произведение искусства. Это было больше, чем просто дар, — это была сама любовь.