Мельком взглянув в зеркало, я сказал нетерпеливо:

– Хорош!.. А теперь уберите, я себя уже одобрил.

– Ваша светлость, а не желаете ли…

– Желаю, – обрубил я. – Одеться и за работу!

Их лица выразили неодобрение в разной степени, мне помогли зашнуровать жиппон, хотя могу и сам, привык же без оруженосца, я поблагодарил за помощь, все расступились, я направился к выходу, и стражи бесстрастно распахнули передо мною двери.

Хватит, стучит в висках. Гауграф, фрейграф, вильдграф – топтание на месте. Я же раньше как мчался, ветер ревел в ушах и старался оторвать их с головой вместе! А сейчас барахтаюсь, словно влетел с размаху в патоку, завяз, как муха, ползаю, крылья слиплись… Давно пора Кейдану ощутить, какой из меня подданный, пора мне самому узнать, что это за император такой странный на Юге, приглашающий в личную охрану лучших рыцарей из северных королевств…

В зале множество важных и пышно одетых господ, я шел быстро, держа взглядом дверь на той стороне, там по бокам такие же рослые часовые, а справа и слева слышится торопливое:

– Ваша светлость!

– Ваша светлость…

– Ваша светлость?

– Ваша светлость…

Голоса преисполнены почтения, хотя иду просто стремительно и ни на кого не смотрю. Понимают, что легко могу бросить взгляд и выхватить им того, кто произнес без должного уважения, а то и равнодушно. Хотя «Ваше Величество» звучит намного эффектнее, но здесь быстро сообразили, что реальная власть, пусть даже без соответствующих титулов, тоже весьма и весьма весомая вещь.

Только часовые не кланяются, так можно пропустить что-то опасное для лорда, да и спина заболит, где вельможные ходят, как гуси, стаями.

У королевского кабинета такие же часовые, я бы не отличил их от кейдановских, если бы барон Альбрехт еще в первый же день не сменил их надежными людьми из наших войск.

У двери встретил с поклоном сэр Жерар Макдугал, как всегда угрюмый и молчаливый.

Двери передо мной распахнули часовые. Церемониймейстер склонил голову в почтительном поклоне, но почему-то смолчал, я прошествовал в сияющее золотом пространство, пламя свечей отражается в золотых статуэтках, полированной поверхности стола, золотых украшениях на стенах и потолке.

Справа и слева с обеих сторон полыхает огонь в каминах, а еще один – у противоположной стороны демонстрирует россыпь крупных пурпурных углей, похожих на рубины сказочных размеров. Вообще-то я редко вижу здесь работающие камины, все-таки Юг, но двое суток лили дожди, воздух настолько сырой и плотный, что в нем могут плавать мелкие рыбы.

Сэр Жерар вошел следом и остановился у двери. Не шевеля головой, он лишь поводил глазами, отслеживая мои передвижения по комнате.

Я отодвинул кресло от стола, настолько тяжелое, что не ударишь им оппонента по голове, опустил в него задницу, локти положил на стол, после чего вперил взор в сэра Жерара:

– Что нового?

Не меняя выражения лица, он произнес ровным голосом:

– Вчера прибыло письмо от Его Величества короля Барбароссы. Ему уже поступило множество жалоб на бесчинства ваших людей… Интересуется, так ли это.

Я переспросил:

– Отсюда? Из Орифламме?

– Да, – подтвердил он, – из Сен-Мари.

– А почему Барбароссе?

– Вы его подданный, – напомнил он. – Хотя, конечно, теперь есть сложность, вы и подданный Кейдана, а также императора… гм… видимо, полагают, что Барбароссу послушаетесь лучше…

– Я из непутевого поколения, – ответил я невесело, – без идеалов и почтения к старшим. Что за жалобы?

– Ваши люди отчуждают земли, – объяснил он бесстрастно, – присваивают замки и владения…

– Это с моего разрешения, – оборвал я. – Давай письмо.

– Вот, ваша светлость.

Я вскрыл пакет особым ножом для разрезания конвертов, хотя таким можно убить вепря или майордома, что тот еще кабан. Письмо накорябал сэр Маршалл, я узнал не только почерк, но и манеру, быструю и решительную. Королевский советник и в дипломатии остался все тем же турнирным бойцом, что не потерпел ни единого поражения, идет напролом, но не забывает и о защите.

Пробежав глазами текст, я велел:

– Напиши, я благодарен и все такое. Побольше пышностей. Барбаросса этого не любит, сразу разозлится и поймет, что дразню нарочито. А раз так, то наши отношения по-прежнему крепкие, я его чту и весьма даже повинуюсь. Если бы я что задумал, то рассыпался бы в любезностях, он не дурак, понимает. Под этим соусом попроси прислать больше священников. Можно один-два конных полка. И еще спроси, выполнен ли дополнительный заказ на композитные луки.

Он поклонился:

– Все сделаю, ваша светлость.

– Только потом мне на редактуру, – сказал я строго. – Должен я видеть, что пишу, или не должен?

– Должны, – ответил он с поклоном, но по его непроницаемому лицу я видел, что это какая-то блажь с моей стороны. – Я исправлю, если вам вдруг не понравится.

– Сам исправлю, – буркнул я.

Пока я просматривал прочую почту, жалобы, прошения, он писал старательно, наконец, скатав плотный лист в трубочку, почтительно подал мне, сам терпеливо ждал, пока разогреется сургуч, капнул жирно, я вытащил из стола большую печать и аккуратно сделал оттиск, запечатывая края.

– Отправить немедля, – распорядился я.

– Будет сделано, ваша светлость.

– Сэра Альбрехта ко мне!

– Сейчас пришлем, ваша светлость.

Барона искали недолго, он вошел и остановился в дверном проеме, давая собой полюбоваться, затем склонился в грациозном поклоне и витиевато помахал шляпой.

– Заходите, сэр Альбрехт, – сказал я. – Что это вы с такими церемониями? Старые боевые друзья вправе заходить без стука и без этих поклонов.

Он вошел, сдержанно ухмыляясь и горделиво постукивая подковками на каблуках сапог.

– И не показать это сложное приветствие, что я недавно выучил?

– А зачем вам оно?

– Нравится, – ответил он. – Чем человек глупее, тем и приветствия у него проще.

– А мне тогда что, – спросил я, – всякий раз в двойной морской узел завязываться?

– Вам проще, – сказал он. – Сюзерены выше вычурных поклонов. Достаточно и простого кивка.

– А в морду?

Он поморщился:

– Это уже фамильярность. Избегайте.

Его кожаный жиппон весь расшит бисером, ровными такими линиями, что красиво изламываются при любом движении. Даже двойной стоячий воротник по торцу украшен этими крохотными застывшими капельками божьей росы, из-за чего его умное лицо постоянно в обрамлении благородно сияющих без всякого наглого блеска чудесных капелек света.