Леон слушал его, не шелохнувшись, он с трудом мог бы квалифицировать сейчас свои чувства и эмоции на происходящее.

— Сначала мы похоронили обоих наших мальчиков, а затем и внуков. Это было так несправедливо, так неправильно! Было много боли и слез… — Дойл сделал небольшую паузу, тяжело выдохнул и снова продолжил: — В жизни правнуков участия мы уже не принимали, это было осознанное решение. Но самое страшное, что я видел, как с каждой потерей угасает моя любимая. Я ничем не мог помочь ей, а ведь когда-то обещал, что она будет со мной счастлива.

Эта навязчивая мысль с каждым днем разъедала мою голову. И однажды я решил, что все же могу помочь ей. Я решил удалить все ее воспоминания, связанные с нашими детьми, внуками, в общем, все, что причиняло ей боль.

Но сначала я пришел к тебе и рассказал о своем решении. Мне хотелось получить твою поддержку, твое одобрение. Но ты разозлился. Накричал на меня. Ты говорил мне, чтобы я не сходил с ума, ведь Ксилла никогда не сможет простить меня, если даже просто узнает о моих мыслях. Но я был непреклонен. Я уже был у порога, когда ты бросил мне в спину: «Что ты будешь делать, если после всего этого первое, о чем попросит тебя твоя жена, будет — дорогой, а давай заведем ребенка».

Честно говоря, я растерялся. Просто остолбенел на месте. Об этом я не подумал. И на какое-то время засомневался в принятом решении.

Но однажды, вернувшись домой, я увидел, как моя дорогая Ксилла снова рыдает.

— Я никогда-никогда не смогу забыть их, Ламонт, — причитала она.

Боль, жалость, нежность и любовь затопили мое сердце. Я подошел к ней, положил руку на ее затылок и сказал: «Забудешь, любимая. Обещаю тебе. Больше ты не будешь страдать».

И тогда я стер все ее воспоминания, включая те, что были связаны и со мной тоже. Еще пару ложных воспоминаний о том, что она якобы мечтает переехать в другое королевство, были нужны для того, чтобы Ксилла поспешно собрала вещи и покинула Бриаль.

Знаешь, в тот момент она почти сразу же закрыла глаза и провалилась в глубокий сон. Ее лицо было таким умиротворенным и расслабленным, что я уверовал в свою правоту.

Ну а ты, Леон… Ты продолжал гнуть свою линию, убеждая меня в том, что я насильно лишил Ксиллу части ее жизни. После встреч с тобой я возвращался домой разбитый, больной и опустошенный. Мне и так-то было несладко…

В общем, после очередной такой встречи я решил стереть себя и из твоей жизни тоже. Потом я явился к Морриган с повинной. Думал, она накажет меня по высшему разряду, помнится, даже мечтал об этом как о долгожданном избавлении. Но она сказала примерно следующее: «Я не стану наказывать тебя, Дойл. Ты лишился сначала любимой женщины, а теперь и лучшего друга. Ты уже достаточно наказал себя сам».

Такая вот история, Леон. И знаешь, Морриган оказалась права. И ты тоже был прав. Все были правы, кроме меня. Я слепец и дурак, но… Если бы ты дал мне шанс, я мог бы хоть что-то исправить в своей никчемной жизни.

Ламонт замер, вглядываясь в непроницаемое лицо своего бывшего друга. Он был готов к любому ответу, но промедление его тяготило.

— Ты редкостный засранец, Дойл! — наконец ответил побагровевший от злости Леон. — Но я хотел бы вспомнить о тебе хоть что-то хорошее. Что-то, что помешало бы мне убить тебя прямо на этом месте. Поэтому — да! Поворачивай-ка ты все назад, гребаный вершитель судеб!

Прямо там, в таверне, всего за каких-то несколько секунд на лице Леона отразились почти все доступные человеку эмоции.

Сначала оно вытянулось от удивления, когда где-то в самых глубинах сознания вдруг обнаружилась потайная дверь с утраченными воспоминаниями.

Затем исказилось растерянностью от осознания того, как долго он жил, не понимая, какой огромный пласт жизни был у него украден, стерт или сохранен, но в измененном виде.

Следующим и вполне ожидаемым стал гнев — сокрушительный, беспощадный, граничащий с желанием сию же секунду вцепиться в горло сидящего напротив Ламонта.

Но почти тут же гнев сменился волной теплоты и сочувствия к потерянному и несчастному, по сути, человеку.

А еще была грусть и желание защитить.

Чувство досады от частых и жарких споров, ссор, недопонимания.

Искренние улыбки от приятных и радостных моментов.

Безудержное веселье в минуты взаимных подшучиваний и почти детских проказ.

— Чтоб тебя… — только и выдохнул Барт, вытирая выступившую на лбу испарину.

Он перехватил испуганный взгляд пожилого мужчины, сидящего за соседним столом, и заискивающе тому улыбнулся.

Прости, дружище. Я не всегда такой страшный.

— Чтоб тебя! — еще раз с чувством произнес Леон, на этот раз обращаясь уже непосредственно к виновнику своей эмоциональной встряски.

Ламонт сидел, чуть склонив голову набок, внимательно разглядывая лицо Леона. Происходящие с другом метаморфозы наполняли его душу теплом и приятным трепетом.

— Ты извращенец! — уверенно определил Барт, чувствуя неожиданно напавший на него зверский голод. — Мы будем сегодня есть? — проворчал он, жадно втягивая ноздрями пряный запах остывающего на тарелке мяса.

— Непременно, — деловито отозвался Ламонт, словно ничего особенного не случилось.

Его голос при этом почти не дрогнул.

— Что ты вспомнил самое первое? — спросил Дойл, когда они достаточно насытились и могли продолжить теперь уже дружескую беседу.

— Ты ведь понимаешь, что я буду «пилить» тебя еще очень и очень долго? — Леон смерил его тяжелым, уничижительным взглядом, не желая так быстро сдаваться.

— Да, дорогая, — покорно опустил голову Ламонт, за что тут же получил ощутимый тычок в спину. — Прости, — добавил он уже совершенно серьезно. Его лицо выражало неподдельное раскаяние. — Поверь, я уже сотни раз пожалел о содеянном.

— Верю, — буркнул Леон, потирая переносицу. — Знаешь, у меня такое ощущение, будто я проснулся от очень тяжелого и затяжного сна.

— Это пройдет, — заверил его Ламонт. — Просто отвлекись от своих странных ощущений. А еще лучше ответь мне на вопрос.

— Первое, что я вспомнил? — Леон бросил на друга загадочный взгляд и улыбнулся. — Это была ночь, когда мы все дали Священную клятву.

— Любопытно, — хмыкнул Дойл. — Весьма любопытно. Именно сегодня я напомнил Морриган об этой же ночи. Но… погоди! Ты же не должен был забывать ее! Мы ведь и друзьями-то еще не были.

— Да, но именно тогда я впервые подумал, что мы ими обязательно станем.

Это была очень тихая и таинственная ночь.

Именно про такие потом говорят, что это была ночь неожиданных открытий и шокирующих откровений.

Небо над головой было такое чистое и ясное, что казалось, будто оно подобно шкатулке с черным бархатным дном раскрылось мириадами звезд, сверкающими, словно драгоценные бриллианты.