Я промолчала. Не хотелось мне его расстраивать. Столько искренней радости и теплоты прозвучало в его голосе! Там более я и сама не знала, что чувствую. Какой-то винегрет в голове и в сердце.

– Принцесса, давай посидим где-нибудь? Мороженого поедим, фруктов. Или поедем в клуб и потанцуем. Только скажи, чего хочешь, всё сделаю.

– Поеду домой. Мне нужно подготовиться к завтрашним занятиям. Совсем забыла. Только сейчас вспомнила, – соврала я.

– Жаль, – расстроился Никита. – А я так обрадовался, что ты приехала! Правда, косякнули малость. Зато счет теперь: один-один. Боевая ничья. Я косякнул с тем молокососом-пранкером, ты с моей сеструхой.

Я вышла на улицу и села в свою машину. Очень хотелось позвонить Матвею. Я даже достала из сумки телефон и активировала экран. Нет, не буду. А вдруг он спит? Почти час ночи и будний день. Да и вообще что я ему скажу? Что мне хочется услышать его голос?

Бросив телефон на сиденье, я завела машину. И вдруг телефон зазвонил, на экране высветилось имя: Матвей. У меня даже руки задрожали. Я поспешно остановила машину.

– Не спишь? – спросил он. – Извини, если разбудил. Нужно было эсемеску послать.

– Всё в порядке. Не сплю.

– Можно сейчас приехать к тебе, Лаура?

– Зачем?

– Если у тебя есть силы, то давай проведем сеанс. Хочу кое-что выяснить.

– Хорошо. Сейчас скину адрес.

Я отправила ему адрес, приехала домой и села в большой комнате на диван, ожидая его. На журнальном столике лежала калимба, которую я привезла с дачи отца. Я взяла ее в руки. Мне показалось, что она еще хранит тепло ладоней папы. Как пела эта незнакомка с Кубы?

Солнечная калимба,

Пожалуйста, поговори со мной.

Ложь – это моя жизнь.

Верю в то, что ты говоришь.

Я попыталась сыграть пару нот, но калимба издала жалобное сипение, словно ее придушили. Жаль, что папа так и не научил меня играть. Я хотела положить калимбу на столик, но внезапно она вырвалась из рук и упала на пол. Деревянный корпус треснул. А из дырочки посередине выпала небольшая картонная трубочка.

Я подняла ее, развернула и обомлела. Это была маленькая и старая фотография. На ней широко улыбался счастливый отец в обнимку с той самой девушкой, которую я видела на сеансе и во сне. На обороте было написано: «Сашка Зорин и Шурка пока еще Колесникова, Гавана, 26. 12. 1990».

Сердце ухнуло вниз. Фотография была сделана ровно за год до моего рождения. Я родилась двадцать шестого декабря тысяча девятьсот девяносто первого года. И папа всегда шутил, что своим рождением я развалила СССР, так как официально он распался именно в этот день. Пока еще Колесникова? Папа собирался бросить маму и жениться на этой Шуре?

Весь мой привычный мир перевернулся с ног на голову. Да, я всегда понимала, что мои родители очень разные. Но крайности сходятся. Знаю много пар, где муж с женой вроде бы не очень подходят друг другу, но при этом живут долгие годы вместе и даже по-своему счастливы. А теперь получается, что у отца была другая женщина там, на Кубе, в тот момент, когда они с мамой были женаты. Папа работал на Кубе с восемьдесят девятого года. И на Кубу он уехал уже будучи женатым. Неужели мама об этом знала? Может быть, именно поэтому она так ненавидит Кубу и всё, что с ней связано? Это ужасно! Значит, папа причинил ей боль. И эту боль она до сих пор не забыла. Даже не знаю: смогла бы ли я жить с мужчиной, которого поймала на измене?

Господи, папа, что же ты наделал? Как же так можно вообще?

Матвей

Лаура встретила его в белом марлевом платьице и неизменных кроссовках. Она была взволнована, бледна и держала в дрожащих руках калимбу и старое фото.

– Ты в порядке, Лаура? На тебе лица нет.

Запинаясь от волнения, она рассказала ему о своей находке. Матвей взял фотографию и внимательно рассмотрел девушку. Да, конечно, до Марины она не дотягивала даже в прыжке. Вот ведь удивительно! Жена – такая роскошная женщина, хоть и стерва, а отец Лауры завел любовницу, да еще и ничем не примечательную.

– Извини, держу тебя в коридоре и даже не пригласила войти, – спохватилась Лаура. – Проходи, пожалуйста!

Матвей зашел в комнату и огляделся. Квартира маленькая. Большая комната вся забита книгами на испанском, английском и русском. Мебель дешевая, посреди комнаты письменный стол. На нем компьютер и стопки распечатанных листов.

– Я подумал, что можно обойтись без привычного антуража в моем кабинете. Холотропное дыхание ты освоила. А музыка у меня на телефоне, – Матвей сел на большой диван с множеством подушек. – Хочу, чтобы ты на этот раз попробовала погружение в память отца. Это сложнее. Но стоит попытаться.

– Хорошо, – согласилась она и легла на маленький диван, который стоял рядом с большим.

– Нет, здесь будет неудобно. Нужна кровать вместо моей кушетки, – Матвей встал. – Можем пройти в спальню? Или тебе неприятно?

– Всё в порядке, – Лаура встала с дивана.

Они зашли в маленькую спальню. Высокий Матвей не вписался в низкий дверной проем и ударился головой.

– Ой, больно? – Лаура прикоснулась к его волосам.

Матвей вздрогнул. Не от прикосновения, что было странно, так как он очень не любил, когда к нему прикасались. Но сейчас было даже приятно. И вздрогнул он, скорее всего, от легкого удара током. Хотя Лаура явно ничего не почувствовала.

– Нормально. Так… чиркнул едва. Волосы защитили. Ложись на кровать.

Она покорно легла поверх одеяла.

– Думай об отце, Лаура. Вспомни, как он выглядел, когда ты была маленькой. Ты помнишь себя в детстве?

– Только с пяти лет. Как раз тот момент, когда мы летели с Кубы. Самолет помню очень хорошо. Меня все время тошнило. И папа почему то злился из-за этого на маму. А до этого ничего не помню.

– Это странно, – заметил Матвей. – Большинство людей помнят себя примерно с трехлетнего возраста. Некоторые с четырех. Отрывки воспоминаний крошечные, но хоть что-то. У тебя есть детские фотографии?

– Конечно, – она открыла тумбочку возле кровати и достала большой альбом с обложкой из сильно вытертой замши.

Села рядом с Матвеем на кровать и начала медленно листать. Матвей внимательно рассматривал фотографии. И чем больше их было, тем сильнее росло его удивление. На всех снимках Лауре было пять лет и больше. А до этого ничего. Не было даже младенческих портретов, которые так любят все родители: голышом, на кровати и в полный рост. В