– В ботах я… видите, – ногу поднял, продемонстрировал, – не в валенках, – говорит Забалуев. – Не предполагал… – И глаз с гостя не сводит – мало ли.

– Ну?.. Несмелов я, Несмелов, – говорит тот Забалуеву. – Участковый, если не узнал… и узнал если, дак тоже… В сельсовете, вобшэ-то, встречались.

– Наверное, – говорит Забалуев. – Забалуев, – говорит, – Иван.

– А что в ботах, ничего, – говорит Несмелов. – Снегу зачерпнёшь меньше… да и, чё там, не босой же… Иван. Горе, горе, – говорит, – что муж Григорий, хошь бы худенький, да Иван. А у нас Иван, да не дай Бог вам… Да? Ха-ха. Чё куришь? Забыл свои… А по батюшке как?

– «Казбек», – говорит Забалуев. – Купил «Казбек» – «Казбек» курю вот… Можно и без отчества… Вроде моложе…

– «Казбе-ек». Норма-ально, – говорит Несмелов. – Дорогие. Ну, угости, если не жалко.

– Было бы что жалеть. С собой вот, извините, нет. Могу вынести… Не думал… – говорит Забалуев. И: – Вынести? – спрашивает. – Или уж в дом тогда, – предлагает, – зайдём…

– Нет. Тогда уж обойдусь, – отказывается Несмелов. И говорит: – Сюда зайди-ка, встань к стене.

Повиновался – встал к стене Забалуев.

– Ну? – говорит.

– Подковы гну… Стой, стой, – говорит Несмелов. И после, глянув бегло в сторону крыльца: – Хозяйка ваша, как сорока, глазастая – смотрит в таз, а видит нас.

– Что вы так её боитесь? – спрашивает Забалуев.

– А её все, парень, боятся, не я один… виду только не подают… но, – говорит Несмелов. И тут же: – Инженер, значит?

– Значит.

– В Исленьске обучался?

– Да.

– И брат – профессор… или кто он?

– Профессор.

– Во-о, видел ты, – говорит Несмелов, опять скосившись на крыльцо.

– А вы откуда знаете? – спрашивает Забалуев; что удивлён он, и по голосу понятно.

– Сорока на хвосте принесла… Панночка нашептала, – говорит Несмелов. И позже чуть: – Бывшие, значит?

– Что значит?.. Что? – не понимает Забалуев.

– Бывшие – значит… значит – из этих… – начинает было пояснять Несмелов.

– А-а… из этих, – догадывается Забалуев. – Нет, уважаемый, крестьяне… Из крестьян мы. Столбовых.

– Как крестьяне?! – не верит Несмелов. – А брат – профессор?..

– Так и что?

– Как что… А так разве быват?

– Ну, коли есть, значит – бывает… Что вам в этом кажется невероятным?

– Да-а, – о чуде будто говорит Несмелов. Тут же: – Ну, быват, быват, вобшэ-то, всякое. Чё уж тут такого, правда… Главно: голова бы на плечах имелась. Да жил бы в ней ещё царь, царь – тот вот и селится, но не во всякую… как и скворец – не в каждый скворечник. В иной сквозняк – ничё в ней не задержится… У нас вон тоже… брат отцов, двоюродный… По всей родне денег собирали, снарядили – проводили. Сам есаул благословил… Считал быстрее счётовода. Пока тот на счётах щёлк да щёлк, этот в уме – раз – и готово. Сколько напёрстков воды в ведре, иголок в версте, спроси его, ответит… Пешком подался в Петербург, но, Петербург ещё тогда… на учёного учиться. Пешком не до самого, конечно, Петербурга, а до Омска, дальше-то, рассчитал, уже на паровозе… Шёл, шёл, казак, не дошёл – свет, хошь и до Омска, не ближний. В Барабинске где-то с цыганами спутался, и как угораздило… В цыганку влюбился, и всю учёность сразу по боку… Голову потерял – царь в ней какой если и был, так и с ём вместе, с царём, – и деньги, имел какие при себе, все извёл, помогли ли извести, дело ясное, и серьга в ухе уже какая-то… не казачья… цыганская, поди, ещё какая ж… Мужики за пщеницей ездили, под Барабинском где-то его и углядели… среди племени весёлого – сильно мастью выделялся – белый. А после – ножиком ему широким – родня новая, таборная, – под рёбра – и оставили в степи. Полежи, дескать, остынь маленько. Ничего, добрый был, отлежался, молодой ещё, очухался. Домой направился, когда вспомнил, кто он и откуда, по пути у тётки в Исленьске, замужем там была, подкормился… Ислень стал переплывать – это у дома-то у нашего уж, – сажен двадцать не дотянул – тятя, тятя!.. – а на реке-то гребешки! – и в гости к осетрам да налимам… Не могли спасти: бык там, дак под него вроде и утянуло… То ли рана ножевая открылась – и кровь вытекла, теперь гадай, то ли так чё… ноги судорогой свело. Оно, коль на роду тебе написано, не перечеркнёшь… на то место сам, как говорят, придёшь, как не петляй, не минуешь… Не цыганка бы, выходит, не цыгане ли, другое чё… кто его знат. Но не кабы бы да не бы, на носу росли б грибы. Ну а родом-то откуда?

Вокруг себя площадку вытоптал – на одной ноге стоит среди площадки этой Забалуев, стучит ботом по стене бани, снег из него выбивая, и отвечает:

– С юга. Из-под Исленьска.

– Да ты чё! А там-то где, место какое?

Надел бот Забалуев, с другой ноги теперь снял, руку сунул вовнутрь обутки, подошву пальцами поскрёб, ледышку отдирая от неё, наверное, и говорит:

– Шиловка, – сказал так и спрашивает после: – Уж не допрос ли это?

– Да уж куда там, – говорит Несмелов. – Допрос… Уж и спросить нельзя, ли чё ли?.. На допрос, как в колхоз, не захочешь, попадёшь… Надевай, надевай, чё босиком танцуешь… Куда-куда уж, а туда, парень, всегда успешь, особо не беспокойся. Так вот, ага… Иван. А я дак из Гвардеевки. Земляки почти что. Земляки и есть. Там кого, однако, пяти вёрст, и тех не будет… Тут много наших-то, окрест. Но. Есть и из Шиловки, по-моему… Ты, поди, первый, кто сюда по доброй воле… Ладно, – губы скривив, втянул шумно в рот холодный воздух Несмелов, обдал им рану в десне и продолжает: – К вам всё больше мы на игрища ходили. Мы – туда, а ваши – к нашим. Редкий случай, помню, чтобы мирно. Вспомнить жутко. Полк на полк, парень, – война. Чё там в ход только не шло – и кастеты, и камни, и колья, и… чё попало кому в руки, тем другого и увечит… Нет-нет да и спровадят, смотришь, молодца какого-нибудь от вас или от нас на глиняные заимки. А за чё, спроси… За девок… На ярманке за обоз – шевяков неполон воз… Да и то – везде ли ещё и дадут, а то дадут да поддадут. А, Иван, как ты-то думашь?

– Да, рядом совсем, – говорит Забалуев. С другим ботом уже управился, стоит теперь так: на обеих ногах, не приплясывает. И говорит: – Даже кладбище общее.

– Общее, общее, – говорит Несмелов, будто обрадовавшись очень. – У меня деды там