– Валяй.

– Вообще-то, это все чисто теоретически. Предположим… кто-то попал… в паршивую ситуацию.

– И?

– И не может из нее никак выбраться. При том у него, возможно, есть кое-какая идея, и, возможно, он догадывается, как…

– Джонни, о ком ты говоришь? Ты имеешь в виду себя?

– Нет! Это про одного знакомого. Не помню, как его зовут… Ну вот, допустим, парень крепко завяз, и есть только одна возможность выкарабкаться, только один выход, но он все никак не решается… Как думаешь, ему стоит все-таки это сделать?

– Джонни, ты ведь сейчас не про самоубийство говоришь, а?

– Тьфу ты, нет, конечно!

– Тогда он должен это сделать.

– Даже если еще слишком рано?

– Рано?

Йоханн смотрел на меня с отчаянием.

– Тогда он должен сделать это – что бы он ни задумывал, – причем прямо сегодня. Сразу же. Иначе подходящее время так и не наступит.

Я сам удивился, что сказал это.

– Но, может быть, у него нет таланта…

– Таланта? Талант – это полная фигня. Отговорка для бездельников. – Я отставил тарелку с пиццей, поднял и снова положил трубку, обдумывая то, что сейчас произнес.

– А если путь, который он избрал, ведет в никуда?

– Я не знаю, почему кто-то там оказался в дерьме, но я определенно знаю, каково в нем сидеть. Если этот парень не совсем уж махнул на себя рукой, он должен сделать все, чтобы выбраться. Все! – Вот напасть, кто это говорит? Неужели это мой голос? Если начистоту, то решать проблемы было не в моих правилах. Я предпочитал подождать, пока они сами рассосутся. – Лучше умереть, чем торчать в дерьме! – Видно, я совсем спятил – кто-то чужой вовсю хозяйничал у меня в башке. – Черт тебя побери, Йоханн, ты уже не помнишь, что тебя тысячу раз заставлял повторять Эрйылмаз? Ты – творец своей жизни! Ты можешь просиживать ее на диване, ты можешь киснуть, находить отговорки и прикидываться глухим, но ты все равно будешь этим чертовым солнечным шаром! У тебя на уме что-то грандиозное, верно говорю? Хочешь прикончить свою мамочку? Наложить на себя пост? Может, стать концертным пианистом, а?

Йоханн чуть не поперхнулся.

– Эй, Франц, да этого типа вообще на свете нет. Просто мысленный эксперимент такой… Все, что мне нужно, – это перемена обстановки… смена климата…

– Если дело только за этим, – сказал я, чувствуя, что снова становлюсь сам собой, – то климат я тебе организую.

Йоханн посмотрел на меня вопросительно.

– Хайнц Вегенаст постоянно…

– Хайнц? Он же болеет, нет? Твоя мать сказала…

– Хайнц крепкий парень. И он постоянно ищет людей, которые не закидываются сами той дрянью, какую должны продавать. Можешь неплохо заработать заодно.

– Наркотики! Ну нет, я слишком… впечатлительный, чтобы толкать наркоту по подворотням.

– Нужно ломать табу, Джонни. Сегодня нельзя – завтра будет можно.

Телефон звенел как оголтелый. Я выдернул провод.

– Почему ты смеешься?

Йоханн посмотрел на меня и сообразил, что я его разыгрываю. Он сменил тему.

– Господин Эрйылмаз хотел, чтобы ты окончил гимназию.

– Эрйылмаз умер.

Гнетущее присутствие завхоза отнимало у меня силы.

– Он сказал, чтобы я научил тебя бегать по потолку.

– До сих пор отлично получалось, – сказал я с сарказмом и опять подумал об отчислении. Зажег в зимнем саду (у открытого раздвижного окна) ароматическую свечу и смастерил себе мундштук из уведомления школьной комиссии. На лужайке трещал ветряк. С балкона доносился голос Юлиана, объяснявшего Эм Си Барсуку, чем гладкоствольная пушка отличается от зенитного пулемета. За живой изгородью надрывалась от лая пастушья собака Люти-Браванд. Возможно, Венесуэла возвратилась домой после сноса какого-нибудь здания. Я знал, что бывает в таких случаях. Венесуэла долго тискала виляющего хвостом пса, потом шла прямо по газону к грядкам, срывала помидор, мыла его под краном у стены и с шумом съедала. Пес тем временем носился туда-сюда между калиткой и Венесуэлой, готовый сожрать каждого, кто осмелится к ней приблизиться.

– Ну как там твои груши? – спросил Йоханн. Он ходил по гостиной, разминая ноги. Постепенно в его тело возвращалась жизнь.

– Давильня для меня промежуточная станция.

Я закурил джойнт. Лай прекратился. Либо Венесуэла зашла в дом, либо Бальц Нойеншвандер швырнул через забор котлету с мышьяком.

– На пути куда? – Йоханн тоже умел быть упрямым.

– Это я тебе скажу точно. – Я сдул пепел с листа цитруса. – Сейчас настал век экстрима.

– Что ты задумал?

– Буду устраивать полеты для туристов… пике, иммельманы, мертвые петли… погони за оленями… аэроэкстрим, одним словом. Надо только раздобыть списанный военный самолет и свидетельство пилота.

Любой человек мечтает полетать на реактивном самолете. За две штуки франков – посадка на ледник, за три – полет от венгерских медведей в пуште до лапландских оленей. Самолет можно купить на черном рынке Красной армии в Петербурге. Свидетельство пилота сделаю за пятьдесят долларов в Румынии. Вообще без проблем. Я…

– Хватит, Франц.

Поковыряв ногой землю в горшке с бонсаем, я уныло сказал:

– Видишь, Джонни, я не мойщик окон, не турагент и не фабричный рабочий. Все, что мне нужно, – это покой и безопасность. Я хочу забраться в какой-нибудь укромный уголок, хочу, чтобы мне было уютно. Чтобы не было туннельных пастеризаторов, общественного транспорта, шума. Я безнадежный человек, но с этим ничего нельзя поделать. Я хочу обратно в гимназию – это самое подходящее место для такого крота, как я. Темные углы, заросли бузины, где можно спрятаться…

– Почему ты не подашь апелляцию? – спросил вдруг Йоханн.

Я посмотрел на него вопросительно.

– Ну у тебя же наверняка есть право на апелляцию.

Некоторое время я таращился в пустоту, потом в окно зимнего сада. Бордовая «хонда» отца сворачивала на Сорочью улицу. Матери пора уже вырваться от фрау Вегенаст, если она хочет успеть поставить картофель в духовку. (Мы всегда питаемся едой из духовки.)

– Что там написано об этом в письме от школьной комиссии? – спросил Йоханн.

Я развернул то, что осталось от письма. Прочитал: «…за исключением случаев, когда податель апелляции заявляет о дискриминации по признаку цвета кожи, пола, происхождения либо по причине физического или психического нарушения».

– Есть идеи? – спросил Йоханн.

Я закрыл глаза.

– Сейчас выхожу из дома и с разбегу сталкиваюсь с Доро Апфель. Перелом ноги, Доро накладывает мне шину и гипс – фокус-покус, и я опять в «кубике».